Пестрая компания (сборник)

— Долли хочет успеть получить все. Всё, что можно. Она ненавидит сон, и держится за меня обеими руками. Долли скоро умрет.

Датчер слышал, как вздохнул Макамер, и как негромко скрипнули пружины его кровати. Мальчишка-газетчик кричал уже довольно близко от отеля.

— Она очень больна, — продолжал Макамер. — И врачи не могут её вылечить. У Долли болезнь Брайта. У бедняги немеют конечности, ей кажется, что её глаза выпадают из орбит, а уши… Поэтому она и принимает таблетки. Никому кроме меня Долли ничего не говорит. Её семья ничего не знает, её босс…

Датчер, весь напрягшись, лежал на спине и смотрел в темный потолок.

— Я не люблю её, — сказал Макамер твердо, но не очень громко. Конечно, я говорю ей, что люблю, но… У меня есть другие женщины… Но я говорю, что люблю, и она цепляется за каждый час.

— Шшш… — остановил его Датчер, — …не так громко.

— Неужели я и сейчас кричу? — изумился Макамер. — Неужели мой голос можно услышать через стену? Ты опечален, Датчер?

— Да.

— А она ведь началась как-то забавно, правда? — спросил Макамер.

— Да, мы ничего не почувствовали, — ответил Датчер. — Ты ждешь шесть лет, что она вот-вот начнется. Если где-то раздастся выстрел, ты говоришь себе: «Ага, вот оно». Но ничего не происходит. Ты каждый день ждешь и читаешь газеты, но когда война начинается, ты ничего не ощущаешь. Мы все ощутим позже. Гораздо позже…

— И что ты теперь намерен делать?

— Я намерен спать, — со смехом ответил Датчер.

— Спокойной ночи, — сказал Макамер.

— Спокойной ночи.

Бомбардировщик идет на посадку и парень, скорчившись в кресле пилота смотрит вниз, чтобы проверить, вышло ли шасси, а он, Датчер, собирается на вшивый мексиканский ипподром в обществе жиреющей гражданки Соединенных Штатов, затянутой в отороченный мехом рыжей лисы костюм. Самая юная лошадь в скачках будет не моложе девяти лет. На ипподроме соберется множество голливудских типов с яркими косынками на шеях, обязательно в темных очках и в ботинках из лосиной кожи. Типов будут сопровождать их агенты и победительницы разнообразных конкурсов красоты. Изнемогая от страшной мексиканской жары, они станут сорить своими шальными деньгами. Говорить они будут только о сексе и долларах, все время повторяя как припев: «Колоссально, потрясающе, на него в этом году спрос, и он обошелся „Метро“ не меньше, чем в миллион». Но война уже идет. Идет она и для этих беспечных, легкомысленных бездельников. И я, несмотря на войну, останусь в Голливуде, закончу, если хватит сил «Полуночное убийство». Мне предстоит стерпеть и все те Полуночные убийства, которым ещё предстоит увидеть свет. Книги я писать не стану. Всякая честная книга несет в себе критику. Я не хочу истязать себя критикой этого несчастного, развращенного, измученного и бьющегося в агонии мира. Позже… Время для критики наступит позже…

Мальчишка-газетчик вопил под самыми окнами.

И вот я нахожусь здесь, в номере отеля в обществе нелюбимой, умирающей девушки, у которой украли её час; в компании сценариста, который подобно неприкаянному бродяге слоняется от студии к студии и с выражением профессионального попрошайки умоляет предоставить ему работу. В соседней комнате расположилась хиромантка, которую можно было бы купить на ночь тройкой комплиментов и десятью минутами вежливого флирта. Непостоянный, ревнивый, эгоистичный, с постоянно меняющимся настроением мир. Мир, который, в конечном итоге, так и не добился успеха.

— Англия… Англия… — долетал сквозь окно колеблющийся в ночном ветре мальчишечий голос.

Мне должно быть стыдно, думал Датчер. Я встретил трагический час в печальном и нелепом обличье. Настало время для свершения благородного и значительного поступка. Кто и что может дать мне возможность совершить поступок благородный и значительный?

— Мне хотелось бы поговорить со всем Европейским континентом, — громко сказал Датчер.

— Что? — пробормотал Макамер.

— Ничего, — ответил Датчер и подтянул одеяло к подбородку. — Ты знаешь, что я намерен сделать?

— Что?

— Я намерен жениться. Мы с супругой станем жить на ферме, выращивая кукурузу, пшеницу и виноград. Зимой мы будем следить за тем, как падает снег, и станем забивать свиней. Одним словом, мы найдем себе занятие на все четыре времени года. На некоторое время я хочу включиться в вечный круговорот природы.

— Валяй, включайся, — сказал Макамер. — А мне как раз снилось, что Мервин Лерой предлагает мне сногсшибательную работу. И это не плохо, это не плохо, не плохо… — конец фразы растворился в воздухе.

— В вечном круговороте все четыре времени года, — сказал Датчер так, словно обкатывал слова на языке. — Четыре времени года… — повторил он и закрыл глаза.

Бомбардировщик замер на месте, и из него выпрыгнул немецкий парень. Парень радовался прохладе раннего утра и твердой почве под ногами. От чувства облегчения, которое он испытывал, оказавшись дома, у него под мышками выступил пот. «Я сделал это. Я ещё раз сделал это», прошептал он и заспешил через летное поле на доклад к командиру.

Роды, ночь и дискуссия