Аббревиатор группировал, по-видимому, только близлежащий материал, не предпринимая коренной ломки старой композиции, поэтому встречаются подряд только два-три, редко четыре отрывка одинакового содержания. Возможно, в отдельных случаях с этой целью разбивались более длинные рассказы и один присоединялся к другому связующим «мостиком», чтобы отчетливее ощущалась их принадлежность к одному тематическому циклу (II, 37, 38; III, 14, 15). Однако следует сказать, что в книге «О природе животных», где постороннее вмешательство трудно заподозрить, иногда реже, чем в «Пестрых рассказах», можно заметить соседство связанных по своей теме рассказов (например, XI, 32–34; XII, 44–46; XIII, 11–14; XVI, 23–25) и даже перекинутые от одного к другому «мостики» (например, XI, 33–34). Но если Элиан подчас и нарушал в «Пестрых рассказах», как в книге «О природе животных», принцип пестроты, то едва ли в такой мере, как это можно констатировать в редакции, которой мы сейчас располагаем. Все же изменения, внесенные в текст аббревиатором, были поверхностного характера, и потому после-элиановский вариант «Пестрых рассказов» не может заслонить сообщенный им автором облик.
Несмотря на кажущийся тематический произвол «Пестрых рассказов», где как будто повествуется обо всем, о чем придется, без всякого разбора, материал Элиана подобран с определенной тенденцией и книга имеет свои строго очерченные задачи.
Элиан пишет историю (по-гречески книга называется, если переводить дословно, «Пестрая история»), но совсем иначе, чем его современники, Арриан или Геродиан, которые фиксировали события в их связи друг с другом. Для него, находящегося под влиянием идеологии второй софистики, история общества и природы только сокровищница фактов, откуда можно черпать впечатляющие примеры для подтверждения любого тезиса, чтобы не без занимательности поучать читателя. Считая, что от природы человек только в малой степени одарен добродетелью и с течением времени не увеличивает ее запасы, а, напротив того, растрачивает, Элиан предпринимает попытку наставить его поучением. Для этого он предлагает образцы добродетели и примеры того, как поступать не следует (их гораздо меньше). Положительные примеры для «Пестрых рассказов» он заимствует из прошлого (преимущественно греческого) и из мира животных. Подбор их определяется стоико-киническими симпатиями Элиана и должен, по замыслу автора, воздействовать «всем потоком», но этой завуалированной дидактики оказывается недостаточно, и Элиан прибегает к моральной концовке, к указующему персту в конце рассказа. Так, рассказ о преступлениях тирана Дионисия Младшего заканчивается следующим образом: «Судьба Дионисия, этот переход от величайшего благополучия к крайнему падению, каждому должна служить красноречивым доказательством того, сколь необходимо сохранять разумную умеренность и упорядоченность образа жизни» (VI, 12). В другом месте, повествуя о чревоугодии, Элиан говорит: «Следует упомянуть и о такого рода поступках не для того, чтобы люди подражали им, а, наоборот, чтобы остерегались подражать» (X, 9; ср. также XI, 12 и XII, 62). В сборнике «О природе животных», тоже преследующем назидательные задачи, концовки такого рода встречаются гораздо чаще потому, что анималистичеекая тематика по аналогии с басней соблазняет к обнаженной морали. Не исключена, правда, возможность, что в «Пестрых рассказах» моральные выводы были в ряде случаев устранены аббревиатором.
Кроме дидактических задач, перед Элианом в этой книге стояли и другие, формальные задачи. Никому из представителей второй софистики не приходило в голову писать историю своим собственным стилем. Существовала прочно сложившаяся традиция заимствовать манеру изложения у историков классического периода — Геродота, Ксенофонта, Фукидида. Так поступали предшественники и современники Элиана. В отличие от этого «Пестрые рассказы» написаны в новой стилистической манере, рассчитанной на то, чтобы покорить читателя необычностью формы и занимательным ведением рассказа.
Не все исследователи Элиана согласны с тем, что он создал новый жанр развлекательно-дидактической беллетристики, предназначенный, подобно роману, для чтения. «Пестрые рассказы» иногда рассматриваются как сборник примеров, составленный для нужд риторической школы. В защиту этого узко прикладного назначения книги приводят пестроту ее тематики, неоднородность рассказов по величине и степени стилистической обработки, а также следующие слова Элиана, объясняющего уместность одного из своих описаний тем, что «описания такого рода приносят пользу словесному искусству» (XIV, 1).