Пьесы

Т а т ь я н а. Не о том говоришь, Юрка. Я с отцом твоим словом связана. И слову верна. Я не из тех свистушек, у которых сегодня один мужик, завтра другой… И менять себя не намерена… Мне скоро сорок…

Телефонный звонок.

Ю р а (сняв трубку). Опекун твой звонит. Легок на помине.

Т а т ь я н а. Не иронизируй, пожалуйста. Он очень славный человек и… несчастный. (В трубку.) Слушаю, Сергей Саввич… Что, опять встреча? С кем?.. С инженером душ человеческих? А, с писателем, значит? Ну его! Ты мне лучше настоящего инженера пришли. Пускай кондиционер на ферме наладит. А все эти парадные штучки по твоей части… Нет-нет, не упрашивай. (Положила трубку.)

Ю р а. Вы уже на «ты»? Давно?

Т а т ь я н а. Ты вырос, Юрка. Я и не заметила, как ты вырос.

Ю р а. С котом-то как распорядиться прикажешь? Усыпить или… камень на шею?

Т а т ь я н а (садится за книгу). Сам решай. Не хватало мне еще кошачьих проблем… (Читает, но вскоре склонила голову на руки, засыпает.)

Ю р а, приготовив ужин, собирает на стол. Наскоро поев, покормил кота, берет его под мышку. Сорвав по пути ружье с гвоздя, уходит.

Выстрел. Татьяна от выстрела просыпается.

Входит  И г о ш е в.

И г о ш е в. Сморило?

Т а т ь я н а. Уставать стала последнее время. Старею, что ли?

И г о ш е в. Куда там! На два дома живешь — вот и все причины. Валентина то перевезла бы к себе. Легче будет.

Т а т ь я н а. Не хочет. Там вроде стрелял кто-то.

И г о ш е в. Охотники, наверно. Косачей нынче полно. У самых огородов садятся.

Вернулся  Ю р а. С ружьем, но без кота.

Т а т ь я н а. Охотился, что ли?

Ю р а. Кота расстреливал.

И г о ш е в. Кота из ружья?

Ю р а. Пушки под рукой не оказалось.

Т а т ь я н а. По-человечески не мог, что ли? Укол или это самое… в реку?

Ю р а. Считаешь, что это по-человечески? Всякое убийство бесчеловечно.

Т а т ь я н а. А из ружья зачем? Жестоко это.

Ю р а. Не бери в голову, мать. Главное: приговор твой приведен в исполнение. А каким способом — не важно.

И г о ш е в. Крутые вы, ребята! Мой вон тоже… явился домой, бухнул: «Клуб сдали… ухожу навсегда».

Ю р а. Мы вместе уходим. Так что лихом не поминайте.

Т а т ь я н а. Как это вместе? А я?.. Со мной посоветовался?

Ю р а. Ты ведь тоже не слишком со мной советуешься. (Ерничая.) Кушать подано. Прошу всех к столу. (Собирает чемодан.)

И г о ш е в. Самостоятельные шибко! Волю вам дали.

Ю р а. Без воли человек — раб. Мы живем в свободной стране. Ну пока! Как-нибудь напишу. (Целует оторопевшую мать, уходит.)

Т а т ь я н а. Ушел… не спросился… Будто и не сын.

В открытую дверь проскользнул кот, мяукнул.

И г о ш е в. Кот-то воскрес. Сушь-ка, кота-то он не застрелил. Совсем наоборот даже… в живых оставил.

Т а т ь я н а. Одна осталась… (Трясет головой.) В ушах звенит. Кажется, глохну.

И г о ш е в. Сушь, Тань, ты не убивайся. Птицы ведь тоже из гнезда улетают. Так и сыновья наши. Оперились и — на крыло… Лишь бы в полете не сбились. И не забывали, где их высидели…

Вдали тихо звучит песня.

«Отвори мне, страж заоблачный,
Голубые двери дня.
Белый ангел этой полночью
Моего увел коня.

Вижу, как он бьется, мечется,

Теребя тугой аркан,
И летит с него, как с месяца,
Шерсть буланая в туман…»[5].

З а н а в е с

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Прошел год.

Та же изба. Но мебель уже современная, цветной телевизор, телефон, «стенка». На полу вместо половика — добротный ковер.

И только одно напоминание о прошлом — множество фотокарточек в общей рамке, как это любили в старину сельские жители.

Опять зима. На календаре 23 февраля.

Входит  Т а т ь я н а. В руках ее цветы и бутылка вина.