С л е д о в а т е л ь. В душе читаешь.
В а л е р а. Вы хотя бы денек побыли в моей шкуре. Побудьте — все сразу поймете.
Е г о р (поет).
И р и н а П а в л о в н а. Мать где?
Е г о р. Анисья Федоровна, вы хотели сказать?
И р и н а П а в л о в н а. Кто же еще? У тебя не десять матерей.
Е г о р. Одна. Единственная. Но, между прочим, я уважаю ее больше, чем уважал бы десятерых.
И р и н а П а в л о в н а. Кто же запрещает? Уважай.
Е г о р. Как говорит Фирсов, все течет, все на что-нибудь меняется.
И р и н а П а в л о в н а. С тобой что-то произошло. Стал похож на маленького старичка.
Е г о р. А вы на старенькую невесту.
И р и н а П а в л о в н а. Как тебе не стыдно? Мне еще и пятидесяти нет.
Е г о р. Я слыхал от кого-то: бабий век — сорок лет.
И р и н а П а в л о в н а. Отголоски прошлого! Это при капитализме женщина была забитой, бесправной… Теперь мы наравне с мужчинами.
Е г о р. Тогда совсем другое дело.
И р и н а П а в л о в н а. Это правда, что Степан к матери твоей сватался?
Е г о р. Вранье! Степана в глаза не видел. Василий сватался.
И р и н а П а в л о в н а. Ну все равно. Ты знаешь, кого я имела в виду.
Е г о р. Догадываюсь, Василиса Карповна.
И р и н а П а в л о в н а. Невоспитанный мальчишка! На тебя тут дурно влияют!
Е г о р. Отбрыкивается! Да мне позарез нужно замуж ее выдать. Сама-то не решится. Вон, говорю, Таисья Панфиловна… это я про вас… совсем старуха, и то заарканила какого-то лихача. В твои годы, говорю, можно еще детей рожать. Ведь она вас лет на пятнадцать моложе?
И р и н а П а в л о в н а. Тебя кто так рассуждать научил? Этот пьяный дебошир?
Е г о р. Рассуждать разве учат? Человек растет, думает и потому рассуждает.
И р и н а П а в л о в н а. Нет, я решительно не узнаю тебя, Егор. Такой был милый, вежливый мальчуган… Что с тобой сталось?
Е г о р. Ничего. Вот лапти плету. Говорят, лапти нынче в моде.
И р и н а П а в л о в н а. В санаторий не собираешься? Им-то ты вряд ли теперь нужен.
Е г о р. Как и Валерик вам. Только я не пропаду: руки-то действуют. А Валерика опекать надо.
И р и н а П а в л о в н а. У Валерика мать есть, которая его любит. Настоящая мать! Она его на ноги поставит.
Е г о р. А я сам… сам на ноги встану!
И р и н а П а в л о в н а. Вряд ли. Вряд ли! И потому от помощи не отказывайся. Вот направление, возьми.
Е г о р. В этот самый… в санаторий?
И р и н а П а в л о в н а. Вот именно. И поверь, мне было нелегко его достать.
Е г о р.
В а л е р а. А какой смысл? Я один на всем белом свете. Один как перст. Там по крайней мере товарищи. Такие же, как я, горемыки. Буду тянуть лямку вместе с ними.
С л е д о в а т е л ь. Бедный страдалец! Никого-то у него нет: ни родных, ни друзей.
В а л е р а. Решительно никого. Была мать, и та чужой стала.
С л е д о в а т е л ь. Не надо фон создавать, мил человек. Мать есть мать. Какой бы она ни была.
В а л е р а. Кукушка! У меня еще срок не истек — она уж дачу тут подготовила… чтоб не напоминал о быстротекущем времени.
С л е д о в а т е л ь. Предположим, хоть и загнул. А Света?
В а л е р а. У Светы свой ангел-хранитель. Да и при чем тут она?
С л е д о в а т е л ь. При том, что любит тебя.
В а л е р а. За что?
С л е д о в а т е л ь. Брось, я говорю с тобой как мужчина с мужчиной. Хотя бы за то, что во всех усомнился. А между прочим, именно Света принесла мне письмо Исакова. Он написал его перед смертью… признал вину, просил пересуда.
В а л е р а. Она читала письмо?
С л е д о в а т е л ь. Нет. Письмо было запечатано и адресовано в органы. Света принесла и просила разобраться, словно знала, что в нем твое оправдание. А ты очернил ее… всех очернил, правых и виноватых.
В а л е р а. Значит, я теперь невиновен?