Пьесы

Солдат. А когда пробьет, тогда марш обратно, в то самое место, где полагается быть таким, как я.

Жанна(встает). Обратно! Тебе! А ты дал крест этой девушке!

Солдат(оправдываясь в этом недостойном солдата поступке). Так ведь она просила. И ее же собирались сжечь. Что, она не имела права на крест? У тех-то, что ее жгли, крестов было хоть отбавляй, а кто там был главный — они или она? Ну я и дал ей. Важное дело, подумаешь!

Жанна. Чудак! Я же тебя не корю. Но мне больно думать, что ты терпишь муки.

Солдат(неунывающим тоном). Ну, это что за муки! Я привык к худшему.

Карл. Что? Худшему, чем ад?

Солдат. Пятнадцать лет солдатчины на войне с французами. После этого ад одно удовольствие!

Жанна разводит руками и, очевидно отчаявшись в человечестве, ищет прибежища перед иконой богоматери.

(Продолжает.) Мне даже нравится. Вот в отпускной день поначалу, правда, бывало скучновато, — вроде как в воскресенье, когда дождик идет. А теперь ничего, привык. И начальство не обижает. Сами говорят: бери, мол, выходных дней — сколько хочешь и когда захочешь.

Карл. А каково там, в аду?

Солдат. Да не так уж плохо, сэр. Весело. Вроде как ты всегда выпивши, а тратиться на выпивку не надо. Ни хлопот, ни расходов. И компания знатная — императоры, да папы, да короли, да еще разные на ту же стать. Они меня все шпыняют за то, что я дал крест той девчонке. Ну да и я в долгу не остаюсь. Прямо им говорю: «Кабы не было у нее больше прав на этот крест, чем у вас, так она была бы сейчас там же, где и вы». Ну, тут уж им крыть нечем! Скрежещут на меня зубами на адский манер, а я только смеюсь — и до свиданья! Ухожу себе, распевая нашу старую песенку. Рам-там-трам-па… Эй! Кто там стучит?

Все прислушиваются. Слышен тихий, настойчивый стук в дверь.

Карл. Войдите!

Дверь отворяется. Входит старик священник, седовласый, согбенный, с чуть-чуть безумной, но доброй улыбкой на губах. Торопливыми мелкими шажками идет к Жанне.

Вновь пришедший. Простите меня, благородные господа и дамы. Не хочу вам мешать. Я всего только скромный английский священник, совершенно безобидный старик. Когда-то я был капелланом его высокопреосвященства кардинала Уинчестерского. Джон де Стогэмбер, к вашим услугам. (Вопросительно смотрит на остальных.) Вы что-то сказали? Я, к сожалению, немножко туг на ухо. И немножко… как бы сказать?., ну, не в своем уме, что ли. Но мой приход очень маленький — глухая деревушка, горсточка простых людей… Я справляюсь, ничего, справляюсь. И мои прихожане меня очень любят. А мне удается иногда кое-что для них сделать. У меня, видите ли, есть знатная родня, и они мне не отказывают, если я попрошу.

Жанна. Джон! Бедный старик! Как ты дошел до такого жалкого состояния?

Де Стогэмбер. Я всегда говорю своим прихожанам: надо быть очень осторожным. Я им говорю: «Если вы своими глазами увидите то, о чем думаете, вы совсем иначе станете об этом думать. И это будет жестокий удар для вас. Ах, какой жестокий!» А они мне отвечают: «Да, да, отец Джон, мы все знаем, что вы добрый человек, мухи не обидите». И это для меня большое утешение… потому что, уверяю вас, я совсем не жесток по природе.

Солдат. А кто говорит, что ты жесток?

Де Стогэмбер. Я, видите ли, однажды совершил очень жестокий поступок. А все потому, что не знал, как жестокость выглядит на деле… не видал своими глазами. В этом весь секрет: надо увидеть своими глазами! А тогда уже приходит раскаяние и искупление.

Кошон. Разве крестных мук нашего господа Иисуса Христа для тебя было недостаточно?

Де Стогэмбер. О нет, нет! Это совсем не то. Я видел их на картинках, я читал о них в книгах; и все это очень волновало меня, — то есть так мне казалось. Но это меня ничему не научило. И не господь искупил меня, а одна молодая девушка, которую сожгли на костре. Я сам видел, как она умирала. Это было ужасно! ужасно!.. Но это спасло меня. С тех пор я стал другим человеком. Вот только голова у меня бывает иногда не совсем в порядке.

Кошон. Значит, в каждом столетии новый Христос должен умирать в муках, чтобы спасти тех, у кого нет воображенья?

Жанна. Ну, если я спасла от его жестокости всех тех, с кем он был бы жесток, если бы не был жесток со мной, так, пожалуй, я умерла не напрасно.

Де Стогэмбер. Вы? О нет, это были не вы! Я уже плохо вижу и не могу разглядеть ваше лицо, но это были не вы, нет, нет! Ту девушку сожгли. Один пепел остался. Она мертва, мертва…