Магнус. Разве имя, найденное одним поэтом, не может стать священным для другого? Для меня в имени «Оринтия» есть какая-то волшебная прелесть. Ее не было бы, если бы я придумал это имя сам. Впервые я услышал его в детстве, на концерте старинной музыки, и с тех самых пор оно мне дорого.
Оринтия. У вас всегда найдется оправдание. Король лжецов и обманщиков — вот вы кто такой! Вам даже не понять, как меня оскорбляет подобная фальшь.
Магнус
Оринтия. Спрячьте руки в карманы; они больше никогда до меня не дотронутся.
Магнус
Оринтия. С каких это пор у вас завелось сердце? Может быть, вы и его купили подержанным, по случаю?
Магнус. Есть же во мне что-то, что судорожно сжимается, когда вам больно или когда вы притворяетесь, что вам больно.
Оринтия
Магнус. А мне подчас очень хочется прибить вас, когда вы особенно несносны. Но я бы не сумел вам всыпать как следует. Боялся бы причинить вам боль.
Оринтия. Зато если б вам нужно было подписать мне смертный приговор, вы бы сделали это, не поморщившись.
Магнус. Пожалуй, тут есть доля правды. У вас удивительно четко работает мысль — в пределах вашего кругозора.
Оринтия. Ну, разумеется, у меня кругозор ограничен по сравнению с вашим!
Магнус. Не знаю. До известной точки у вас и у меня мысль работает в одном направлении, но потом то ли вы просто дальше не идете, то ли направление меняется, и вы забираете выше, а я остаюсь на прежнем уровне. Трудно сказать, но, во всяком случае, мы перестаем понимать друг друга.
Оринтия. И тогда вы возвращаетесь к вашим Амандам и Лизистратам, этим жалким созданиям, которые не знают иной любви, кроме чиновничьей преданности своему министерству, и которым поэзию заменяют пухлые тома ведомственных отчетов в синих обложках.
Магнус. Да, их мысли не заняты постоянно тем или иным мужчиной. Но, на мой взгляд, подобное расширение интересов можно лишь приветствовать. Какое мне дело до любовника Лизистраты — если у нее есть любовник. Да она бы мне до смерти надоела, если б говорила только об этом и ни о чем ином. А вот дела ее министерства меня чрезвычайно интересуют. И так как она очень горячо относится к своей работе, то у нас никогда не иссякают темы для разговора.
Оринтия. Вот и ступайте к ней; я вас не задерживаю. Но не вздумайте уверять ее, будто со мной ни о чем нельзя говорить, кроме как о мужчинах, потому что это неправда и вы сами это отлично знаете.
Магнус. Это неправда, и я это знаю; но ведь я этого и не говорил.
Оринтия. Вы это думали. Подразумевали. Когда мы с вами находимся в обществе этих дурацких политиков в юбках, вы только с ними и разговариваете все время. Для меня у вас и словечка не находится.
Магнус. Как и у вас для меня. Нам с вами не о чем беседовать на людях; то, что мы могли бы сказать друг другу, не предназначено для чужих ушей. Зато когда мы одни, у нас всегда находится о чем поговорить. Разве вам хотелось бы, чтоб было наоборот?
Оринтия. Вы увертливы, как угорь; но все-таки от меня вам не увернуться. Посмотрите, кто составляет ваше ближайшее окружение — политиканствующие педанты, сварливые кумушки в допотопных нарядах, лишенные дара обыкновенной человеческой речи, способные рассуждать только о своих скучнейших ведомственных делах, о своих политических пристрастиях и о том, у кого какие шансы на выборах.
Магнус. Это как же, возлюбленнейшая?
Оринтия. Прогоните прочь всех этих болванов. Пусть не докучают вам своей министерской возней и управляются сами, как прислуга, которая подметает полы и вытирает пыль в дворцовых залах. А вы будете жить истинно королевской жизнью, благородной и прекрасной, со мною. Ведь для того, чтоб быть настоящим королем, вам недостает настоящей королевы.
Магнус. Но у меня есть королева.
Оринтия. О, как вы слепы! Хуже, чем слепы, — у вас низменные вкусы. Небеса посылают вам розу, а вы цепляетесь за кочан капусты.