Пьесы

Читать, не поднимая глаз, поглядывая время от времени в окно, как бы во власти мимолетной мысли…

Я провела с вами жизнь, господин Парски.

Вернее я хочу сказать, несколько лет последних моей жизни, с вами. Но все-таки всю жизнь провела я с вами, ведь чтоб к вам подобраться так близко, как у меня по-видимому вышло, следовало дожить до моих лет и проживать все так, как проживала и понимала я.

Чтобы идти за вами по путям ваших мнимых излишеств, мне пришлось упражняться всю свою жизнь.

Вот что я думаю.

Мы изготавливаем себя сами, куем материю, которую предоставляем случаю.

Долгое время я стремилась к тем, кто не любил мир и страдал все время.

И мне казалось что исключительно люди отчаявшиеся были существами глубокими, истинно притягательными.

Собственно, если честно, я их считала высшими.

И долго я себя ощущала совсем неинтересной, и только потому, что я — любила жизнь.

Вы же, вы говорите — не любите ничего, на все пеняете, но в вашей ярости, энергии поношения я вижу самое жизнь.

И, не в обиду вам будет сказано, вижу также и радость.

Я разговариваю с вами тайно. И в тайне говорю все то, чего не скажу на самом деле.

Как обратиться к вам — вы ведь на закате вашей жизни, а я — своей — с подходящими возрасту словами?

Читать, молчать.

Заметите ли вы?

Хоть раз вы посмотрели в мою сторону?

С начала поездки хотя бы раз подняли на меня глаза?

Когда я отворачиваюсь от вас, мне кажется, вы меня рассматриваете, а когда решаюсь молча к вам обратиться, оказываетесь далеко.

Мужчина. Возненавидел манеру Илии мне говорить о «Человеке случая».

Возненавидел так, что не мог больше его видеть.

Я повторяюсь. Ну и что?

Я повторяюсь. Да. Конечно, повторяюсь.

Я кстати только тем и занимаюсь. А что еше делать?

На самом деле ты не употребил ведь даже слово повторяться, дорогой Илия. Если бы ты мне сказал ты повторяешься, я бы ощутил милое дружелюбие, в этом «ты повторяешься» я бы почувствовал нежность, нежную резкость суждения друга. Ты мне сказал через силу, весь корчась, словно женщина, это напоминает, это напоминает то, что ты уже писал. Что я уже писал и что ты обожал, Илия Брейтлинг!

Только объект поклонения поменялся.

Ты ведь обожал то, что было ново, «не комментировано», в преддверии моды.

Не оригинально, но ново.

Я говорю именно ново, не оригинально. Два совершенно разные понятия.

На самом деле тебе не хватало всегда терпения, скрытого терпения любить, и все.

Безумие новизны.

Что вы сказали? Нет. Но что сказали вы помимо?

Помимо чего?

И кому же ты теперь поклоняешься, милый Илия?

Я бы узнал, прочтя твои статьи… Бог знает сколько я уже не читаю твоих статей.

Да и читал ли? Даже когда ты, в твоих писаниях, открывши мою суперновизну, превозносил все худшее во мне.

Горько.

Могу ли я стать горьким человеком?

Нет.

Женщина. Вы человек, с которым мне хотелось бы поговорить о некоторых вещах.

В общем-то не так часто встречаются люди, с которыми хотелось бы о чем-то поговорить..

Я была очень расположена к мужчинам, а после отказалась от их дружбы.

И мои лучшие подруги, единственные редкие подруги, это женщины.

Никогда бы не подумала, что в моей жизни будет именно так, что женщины для меня станут лучшими друзьями, чем мужчины.

Помимо друга Сержа, теперь умершего, у меня был еще друг.

Он звался Жорж.

Жорж был слегка влюблен в меня.

В той самой обаятельной манере, когда мужчины в вас немного влюблены, ни на что не надеясь. Я была замужем.

И мы так жили в этой дружбе, чуть озорной, в сообщничестве, как бы сказать… игривом.

Мы частенько смеялись вместе с Жоржем, господин Парски. Вы ведь знаете, как можно смеяться. Скажу в скобках, я смеюсь частенько вместе с вами.

И вот однажды Жорж пришел с женщиной.

Он посчитал естественной возможность ввести в наши отношения женщину. И допустил неосторожность — он сравнил нас.

Я не из тех женщин, господин Парски, которых сравнивают.

И не из тех, которых ставят на весы с кем бы то ни было.

Шестнадцать лет дружили, а он этого не уловил.

Хуже того, он со мной откровенничал.

Еще хуже того, он спросил мое мнение.

Шестнадцать лет приятно-двусмысленной дружбы обрушились в течение трех фраз.

Бедняга этого даже не заметил — бедняга, это я конечно же с обидой — поскольку был, а это самое невыносимое, был счастлив.

Счастлив, господин Парски.

Я держалась в рамках.

Возможно, это главная ошибка моей жизни, я слишком часто держалась в рамках.

Жорж женился на этой женщине — одной из своих пациенток, Жорж дантист — и родился ребенок.

Мы иногда обедали вдвоем.

Мы оба делали по-прежнему вид, что близки.

Жорж держался.

Разговоры наши, хоть и бессмысленные, потому что смысл разговора разумеется не в словах, все еще напоминали наши прежние разговоры.

Далее, обретя свободу, один Бог знает почему, со временем Жорж начал мне рассказывать о ребенке.

О неком Эрике.

То, что Жорж сподобился назвать сына Эриком для меня остается загадкой.

Мы ни разу не говорили о моих детях — их двое у меня — но он несомненно сообразил, что я ведь тоже мать.

Родители между собою могут изливаться как угодно, верно?

Эрик был просто ангелом, господин Парски. Ангелочком.

Его укладывали. Оп — и он спал.