Пьесы

Если станет смеяться, смеяться искренне, он тот, за кого я его принимаю.

И тогда не оглядывайся, Марта, жизнь коротка.

А если не рассмеется?

Не рассмеется, значит он не тот, за кого ты его принимаешь, так опусти стекло и выброси «Человека случая» в окошко.

И выбрасывайся сама, от стыда.

Если он искренне рассмеется?

Искренне рассмеется…

Что за мучение!

Мужчина. Невозможно спать в поезде.

Еще в постели, а уж в поезде.

Странная женщина, ничего не читает.

Женщина, ничего не читающая всю поездку…

Ну хотя бы журнальчик «Мари-Франс».

Написать для театра?

Нет-нет-нет… Ну, нет!

Как только эта мысль могла прийти мне в голову!

Наверное, что-нибудь в мозгу испортилось.

В театре, кстати, я переношу только бульвар.

По-настоящему.

В бульварном театре смеются естественно.

И не смеются этим адским смехом, который слышится теперь в зрительных залах, очагах культуры.

Смех, смеющийся оттого, что мудро знает, отчего смеется.

Смех спорадический, «продвинутый».

Смех Илии Брейтлинга в «Мере за меру».

Ну да. Теперь Илия смеется именно так.

Это ново. Он не всегда смеялся так. Нет-нет, ведь было время, когда Илия в толпе смеялся естественно.

Время, когда Илия бы разговаривал со мной о «Человеке случая» на кухне в три часа утра с пятнадцатым бокалом, а я жадно его слушал.

Да существует ли сегодня в целом мире, да, в целом мире хоть одно существо, способное эту книгу прочитать?

Женщина. Я не в лучших отношениях с Надин, женою Сержа.

У Сержа были увлечения, и она знала, что я это знала.

Она думала, что я его благословляла.

Жаль, что наши отношения не сложились.

Надин уважала мою дружбу с Сержем.

Она умная женщина.

Все изменилось, когда у Сержа появились увлечения.

Увлечения — слишком уж сильно сказано. Да ладно.

Надин, старея, превратилась в тяжелый танк. А когда женщина становится тяжелым танком, мужчина начинает чаще поглядывать по сторонам.

Я вам рассказываю о Серже, господин Парски, поскольку Серж — один из ваших персонажей.

Он вас не любил, но разве б ваши персонажи, прочтя вас, полюбили?

Представьте что Сраттмер читает «Человек случая».

Наверное, он бы потерял терпение на второй странице.

Как и Страттмер, Серж мучился бессоницей.

Однажды ночью он не мог заснуть, ворочался-ворочался в постели, и чтобы успокоиться стал думать об Аушвице.

Представил себе неудобные подстилки, запах параши, тесноту, ты-то вот здесь, говорил он себе, в мягкой постели, в чистых простынях, и нет вонючих ног соседа перед носом, и не надо вставать выносить поганое ведро — так спи же!

Спи, мой славный Серж!

И уже засыпая он вдруг сказал себе, как так! Мысли, которые должны меня преследовать и не давать мне спать — я применяю их вместо снотворного!

Что же, ужас, в котором я не принимаю участие, стал для меня успокаивающей мыслью?!

Он решил описать этот конфуз. Поднялся, чтоб найти бумагу.

Не смог ее найти.

Я разбудил Надин, сказал он мне, а ей же, отдадим ей справедливость, не надо думать об Аушвице, чтобы заснуть, и я сказал, да как же это можно, как можно, я сказал, сказал мне Серж, и ты ведь видишь, что я не волнуюсь, я говорю об этом не волнуясь, да как же можно чтобы во всем доме не было бумаги?

Да как же можно спать? И крепко спать!

Вы Марта — мы всегда были на вы, Серж на семнадцать лет старше меня, так что мы с ним всегда были на вы — вы Марта спите плохо, да, я знаю, и это есть краеугольный камень нашей дружбы. А Надин спит. Это как мания. Все спит.

А раньше с этой женщиной можно было общаться ночью.

Когда-нибудь я сочиню теорию о спящих людях.

В тот день мы обедали вместе — в ипохондрии Серж вас превосходил — и я сказала ему вы хорошо выглядите. Как так хорошо выгляжу! Да я не сомкнул глаз всю ночь и хорошо выгляжу?! Может быть дело в пигментации?!

И вышел в туалет проинспектировать свой цвет лица.

Перед смертью он мне сказал, я хочу чтобы на моих похоронах не было произнесено ни единого слова.

Будьте любезны, будьте там и проконтролируйте.

Что же до музыки, мне бы хотелось Шумана, но не хотелось бы быть излишне романтичным.

Так если честно, господин Парски, что, Серж — не один из ваших персонажей?

Боюсь я, господин Парски, что Сержа мне ужасно не хватает.

Мужчина. Подумать только, я не знал Дебюсси столько лет!

За тридцать лет ни одной вещи Дебюсси.

Позавчера я более-менее разобрался с «Лунным светом».

Если учитель предложил «Затонувший собор», то был, наверное, под впечатлением моей игры.

Правильно, что снова сел за рояль.

Имело место созревание… Внутренний всплеск…

Как только Натали могла сказать, что Юрий музицирует лучше меня?

Вот дефект слуха!

Да, конечно, я не берусь за те же вещи, что господин Юрий Коглофф. Я не берусь за Скрябина, не играю «Веселый остров».

Я слишком люблю музыку.

А он играет даже «Скарбо».

И все фальшиво, все не в такт, и половину нот съедает.

Как старый еврей, беженец, играющий в кабаках.

Собственную мою дочь обвели вокруг пальца.

Она говорит что я не умею пользоваться педалью.

Она права.

Я кстати пользуюсь ей все меньше и меньше.

Мало пассажей, где требуется педаль.

Даже у Шуберта. У Шуберта прекрасно — я обхожусь в этом «Экспромте», так сказать, без педалирования.