Пьесы

С а м а р и н (иронически). Значит, ты меня уже списываешь в издержки? В отходы, так сказать…

К о л о б о в (резко). Ты не красная девица, Самарин. У нас мужской и, я полагаю, партийный разговор.

С а м а р и н (закуривая). Извини…

К о л о б о в. Ты говорил о своей привязанности к личностям. Я тоже за уважение личности. И даже за увековечивание ее в бронзе, если она своими деяниями прославила мою родину, мой народ. Но я не могу согласиться с теми, кто ставит знак равенства между такими емкими, такими высокими понятиями, как Родина и личность, Народ и личность, Партия и личность. Здесь равенства нет и никогда не может быть! Вера в личность и вера в идеалы многомиллионной партии — это далеко не одно и то же, Самарин.

С а м а р и н. Благодарю за популярное разъяснение. (Нетерпеливо.) Ты, кажется, обещал прочитать письмо Политова.

К о л о б о в (хмурясь встает, подходит к окну). Ночь… Рано он ушел в ночь… Ему надо было жить. Он обязан был идти дальше нас. (Вынимает из конверта письмо.) Слушай, Самарин. (После паузы.) Письмо очень личное, но я прочту его полностью. (Читает.)

«Андрей, здравствуй!

Ты видел, как стреляют в совесть? Совесть — это белая птица. Почему белая? Не знаю. Нет, это не розовая чайка, и не лебедь, и не аист. Птица-совесть — крылатый обобщенный образ. Белизна ее оперенья символична. Птица-совесть почти беззащитна. Легко ранима. Ее можно испачкать, подрезать крылья, убить…

Будь моя воля, я бы каждый грядущий день начинал с призыва: «Люди, берегите белую птицу!»

Ты, видимо, читаешь эти строки и иронически улыбаешься. До какой критической точки дошел первый секретарь райкома комсомола. А я пишу их и задыхаюсь. Только что состоялось судилище, после которого трудно, просто невозможно жить. Черной, липкой, как смола, клеветой испачкали мою гордую белую птицу…

Меня обвинили в сожительстве. Меня, который за двадцать четыре года не объяснился в любви ни одной девушке. Что это? Жестокая ирония судьбы? Нет, чудовищное надругательство! И произошло оно в храме Чести и Справедливости. И совершил его сам товарищ Самарин…

Мне трудно писать связано. Надеюсь, ты понимаешь меня. Поводом к разбирательству послужила анонимка. Человек в маске, без лица и имени, клевещет на вожака молодежи. Вот она — всесильная ложка дегтя! Я не знаю, какое будет принято решение. Бюро заседает. Может, я поступил как мальчишка, но я отказался отвечать на вопросы и хлопнул дверью… Я задыхаюсь от возмущения, мне тяжело, Андрей, невыносимо тяжело…

Ты учил нас вере в людей, вере в человеческую совесть — вершину мыслящего существа! Громкие слова? Нет, это истина, Андрей! Я тоже хочу, чтобы моя вера, как и твоя, помогала людям. Пусть на моем пути встречаются Белкины, Гороховы и даже Циники. Кстати, у Ренаты и Петьки родился сын. И Циник теперь не Циник, а сотрудник городской библиотеки. Ты, наверно, думаешь, что я решил тебе польстить? Нет, и еще раз нет! Я заговорил о вере и совести не случайно. Ведь когда человека избирают на руководящий пост, ему тоже верят. Верят сотни, тысячи, а иногда и миллионы. Какими же человеческими и гражданскими качествами должна обладать личность, в которую поверили тысячи? Как высоки и благородны должны быть ее устремления? Какой безграничной чистоты должна быть ее совесть? Прости, меня вызывает Самарин».

«…Решение принято большинством в один голос. Представляю, как трудно дался ему этот голос. Я сказал все, что думаю о нем. Он тоже не стеснялся в выражениях. Ты, говорит, критикуешь на пленумах и бюро мой стиль работы с дальним прицелом. Мне душно и гадко. В голове все смешалось. Хочу на воздух, к морю… Извини, но писать нет сил… Допишу, когда разберусь во всем и в себе тоже…» (Закончив читать, смотрит на Самарина.)

С а м а р и н (воспрянув духом). Вот видишь: он и не собирался топиться. Значит, его гибель — трагическая случайность.

К о л о б о в (после паузы). А ты, видимо, боялся неопровержимых улик?

С а м а р и н (заметно приободрясь). Как тебе сказать. Сгоряча можно понаплесть такого, что потом и на трезвую голову не распутаешь. (Встает, подходит к Колобову.) Паренек он был взвинченный. Совесть у него — белая птица. Райком — храм чести. Нервная натура. Выговор-то ему объявили без занесения в учетную карточку.

К о л о б о в (резко). Он был слишком честен, чтобы примириться с ложью. Даже если ее не заносят на бумагу.

С а м а р и н (с нотками демагогии). Ни он, ни Чернова и свою защиту не сказали ни единого слова. А молчание… сам знаешь. И если говорить честно, то я очень сомневаюсь, чтобы в наше время взрослый парень ни разу не объяснился в любви… Эмоций много, а искренности не очень-то.