П р а с к о в ь я
Ч у р и н. Из чего это я буду стрелять?
Е л е н а А н т о н о в н а. Успокойся, золовушка, успокойся, пожалуйста. Спасибо, Пимен Федорович, что так близко принимаете к сердцу наши семейные дела.
Ч у р и н. Может, в милицию заявить?
Е л е н а А н т о н о в н а. Ничего не надо, ложитесь спать, утром разберемся. Сердечный привет вашей жене.
П р а с к о в ь я. Кто это?!
Е л е н а А н т о н о в н а. Татьяна Ивановна. Ты же ее на мою постель уложила. Она так и не просыпалась.
П р а с к о в ь я
Е л е н а А н т о н о в н а. Дочь полей! Она еще меня не видела.
П р а с к о в ь я. Почему ты не плачешь?! Почему не ругаешь меня?! Не проклинаешь этого негодяя?! Почему ты такая, Елена?
Е л е н а А н т о н о в н а. Потому что я устала, я ужасно устала… Вчера утром вылетели из Бамако, всю ночь до этого был банкет… Завтракали в Касабланке, обедали на Елисейских Полях. Вечером — в нашем посольстве в Париже, потом митинг в обществе Франция — СССР, потом опять аэродром. Не спала ни минутки. Два часа назад, когда подлетали к Шереметьеву, думала, сердце оборвется… Как они там, думаю…
П р а с к о в ь я. Приляг, прошу тебя. Я кофе черного сварю, хочешь?
Е л е н а А н т о н о в н а. Нет, не хочу… Смотри, уже совсем светло. Ну что же, в девять поеду на работу к Симочке, потом в институт к этому Феликсу. Пусть объяснят, почему они так поступили.
П р а с к о в ь я. Да, пусть объяснят.
Е л е н а А н т о н о в н а. В конце концов, ведь это же не девятнадцатый век, и мы не звери, мы все поймем. Нельзя же так, тайком, ночью…
П р а с к о в ь я. Нельзя!
Е л е н а А н т о н о в н а. Пусть он сперва кончит институт, встанет на ноги…
П р а с к о в ь я. Он работает…
Е л е н а А н т о н о в н а. Что пользы в его работе! Симочка хотела ехать на два года за границу. Пусть едет.
П р а с к о в ь я. Ты решила разлучить их?
Е л е н а А н т о н о в н а. Это нужно сделать для их же пользы.
П р а с к о в ь я. Для их пользы нужно их оставить в покое. Они любят друг друга, понимаешь, любят. Они неслыханно любят друг друга и ради любви готовы на все. Кто же смеет вмешиваться в душу любви? Никто! Ни мать, ни тетка, ни общественные организации, ни его институт, ни ее работа, никто в мире! Это ведь такое счастье…
Е л е н а А н т о н о в н а. Вот ты как заговорила?
П р а с к о в ь я. Разве ты не знаешь, как трудно бывает встретить человека? И как плохо, когда не встретишь… И как плохо, когда никто не ждет на берегу. Вот молодость — она быстро проходит. И красота — быстро проходит… А человек — он остается…
Е л е н а А н т о н о в н а. Никто не может мне запретить заботиться о будущем моей дочери!
П р а с к о в ь я. Я не позволю тебе. Ведь это ты выдала Симочку за сына важного человека. Ты за нее решила ее судьбу. Ну и что из этого вышло? А сейчас ты их хочешь развести? Не будет этого! Взрослые люди должны любить, кого они любят, и другие взрослые не должны вмешиваться.
Е л е н а А н т о н о в н а
П р а с к о в ь я. Прости меня, Елена…
Е л е н а А н т о н о в н а. Куда?
П р а с к о в ь я. Еще сама не знаю. Но вам я больше не нужна. Я, видишь, не смогла уберечь дом.
Е л е н а А н т о н о в н а. Ты уезжаешь? От нас? От меня?
П р а с к о в ь я. Да. Наверно, уезжаю. Еще сама не знаю, куда. Наверно, туда, где буду нужнее, чем здесь.
Вот к ней! Возьмешь меня к себе, Татьяна Ивановна?
А н г е л е й к о. С удовольствием!
Е л е н а А н т о н о в н а
А н г е л е й к о. Я, матушка, я. Я всех безумных на умных настраиваю. Через Париж летела или через Стокгольм?