С у ш к и н. Порой кажется, ничего вокруг нет. Только степь и палатки… И зима… Ветер знойкий такой, и костры горят, много костров…
М и л о ч к а. В тридцатом году палаток совсем мало оставалось, бараки строили. А в тридцать первом палатки совсем убрали. У нас бараки красиво назывались: «Имени светлого будущего», «Мы со Сталинградского!..» «Смерть капитализму».
С у ш к и н. «Сакко и Ванцетти»… Отстоял я, помню, две смены подряд, прибегает Ефим Стрельников. «Где Старшой?» — «Спит Старшой». — «Буди его! На станцию состав с огнеупором приехал, разгружать некому». — «Вставайте, славяне, быстро на станцию». Ванюшка говорит: «Я с вами пойду, дядя Лева…» — «Тебе нельзя, Ваня, фабзайцы спать должны». — «Что же вы все на разгрузку уйдете, а я один здесь останусь? Я не согласен. Посмотрите, дядя Лева, сталинградцы уже вышли, за ними турксибовцы, за ними «Сакко и Ванцетти». А дядя Шкара оркестр привел. Две трубы, барабан, два баяна. Возьмите меня, дядя Лева, возьмите…»
М и л о ч к а. Разве сталевары плачут, дядя Лева?
С у ш к и н. Когда у огня жарко — плачут.
Ш к а р н и к о в. Где Ника?
М и л о ч к а. Дома она, у Кати.
Ш к а р н и к о в. Геннадий решил вернуться к той женщине и сыну. А Нике письмо оставил.
С у ш к и н. Какое письмо?
Ш к а р н и к о в. О том, что он взял отпуск на три дня и улетел в Киев встречать жену, которая возвращается из Венгрии, что он опомнился, прозрел, все взвесил…
С у ш к и н. Любовь свою на весах взвесил? Молодец!
Ш к а р н и к о в. И к Викторине больше не вернется. Никогда! Мерзавец!
С у ш к и н. Почему — мерзавец?
Ш к а р н и к о в. Раньше надо было думать! Не доводить до свадьбы.
С у ш к и н
Ш к а р н и к о в. Что — все? Что — все?
С у ш к и н. Свадьбу. Вечеринку. Банкет.
Ш к а р н и к о в. Конечно. Я. Все я. Что я еще затеял?
С у ш к и н. Ведь ты же знал, что у него есть другая женщина, что он не свободен, что у них ребенок. Знал?
Ш к а р н и к о в
С у ш к и н. Я? Да. Только одну.
Ш к а р н и к о в. А я нет. И она
С у ш к и н. Нельзя всех добром оделять. Надо кому и зло подарить.
Ш к а р н и к о в. Вот мы тут трое старых товарищей. Знаем друг друга сорок три года. Было нас много, потом четверо, сейчас трое. Милочка уедет. Останемся мы с тобой вдвоем. И что же? На торжественном собрании кивнем один другому. Как чужие. И разойдемся. А ведь много прожито вместе. И горьких и сладких дней. Почему ты озлобился так на людей? Думаешь, я не знаю, что ты Ивана сегодня из дома выгнал? Только, когда я у секретаря горкома был, на банкет его приглашал, позвонил туда Иван. Что он говорил секретарю, я не слышал. Но по словам секретаря понял — о тебе.
С у ш к и н
Ш к а р н и к о в. Судя по всему, просил пригласить тебя, побеседовать, расспросить, уговорить, чтобы ты не носился со своей обидой. Выведать о твоей жизни… Что, дескать, обижаем мы стариков.
М и л о ч к а. Вот видите, Старшой!
С у ш к и н. А ты не врешь, Шкара?