Пьесы

Мы действительно пришли к знакомому крыльцу, к палисаднику, к сломанной калитке. А вокруг заборы, за которыми контуры новых домов, над ними башенные краны. Мы вытираем ноги на лесенке, входим в домик Охотниковых. Вот и большая зала. Все та же медвежья шкура, распятая на стене. А портретов рядом с ней прибавилось. Теперь здесь уже висят кроме портретов Охотниковых — Папу и Николая Осиповича, большие портреты Сони, Сергея в чине полковника с медалью Героя Советского Союза, Симочки… На большом столе рядом с самоваром проигрыватель, из которого несется знакомый голос: «Будь счастлива, забудь о том, что было…» А н н а  Н и к о л а е в н а, похудевшая, совсем белая, но по-прежнему величественная и спокойная, сидит на главном месте. Справа от нее ее правнучка  Е л и з а в е т а, знаменитая певица, мать Любочки. Ей тридцать два года, и играет эту роль актриса, которая во втором акте играла роль Симочки, дочь Сони и Изумруда. Слева  В а с и л и й  И в а н о в и ч  С к р ы п ч е н к о. Как же он постарел, поседел, согнулся! Но все такой же бодрый, громогласный. Наш, приход вызывает оживление за столом. Навстречу мне поднимается Анна Николаевна, целует меня.

А н н а. Наконец-то ты заявился, студент!

Л ю б о ч к а (бросается к матери). Когда же ты прилетела, мама?!

Е л и з а в е т а. Только-только. И прямо с аэродрома сюда.

А н н а. Садись, студент. Рядышком со мной, рассказывай. Как твои внуки близнецы, как жена, как дела…

Я. Дайте отдышаться, взглянуть на всех вас.

А н н а. Давно ты в нашем доме не был. (Наливает мне чай.) Впервые ты пришел сюда пятьдесят лет назад. Мы как раз отмечали мое рождение, уход со сцены. Помнишь?

Я. Помню, Анна Николаевна! Я для того и существую, чтобы все помнить. И при случае рассказать людям.

С к р ы п ч е н к о. Ты извини, друг, что я тебя не встретил, Любочку прислал. У нас тут, брат, такие дела развернулись!.. Во-первых, Лизка из гастролей вернулась, пол-Европы объездила, и в Париже, и в Лондоне, и в Риме была, в Миланском Ла Скала Татьяну пела на русском языке, все газеты о ней писали. Во-вторых, Колька, мой внук, сын нашего Сергея, из института сбежал, в военкомат подался, попросил в солдаты его взять на два года, отказался от отсрочки, никого не слушает. А в-третьих, сносят наш дом. Сегодня в последний раз сидим здесь, под этим потолком, за этим столом… Я уж всюду бегал — и в Моссовет и в райисполком, ничего не выходит, будут на этом месте небоскреб ставить. А нам квартиру рядышком на Планетной улице предоставили. Придется вытряхаться отсюда. А ведь это дом не простой. Сто лет он простоял. Какие люди тут побывали! И Лев Толстой, и Максим Горький, и Александр Куприн, и Федор Шаляпин… Слушали песни Анны Охотниковой, сами пели… (Прослезился.)

А н н а (прикрикнула на него). Постарел ты, Вася! Как не стыдно.

С к р ы п ч е н к о. Не за себя — за вас огорчаюсь.

А н н а. За нас не огорчаться, за нас радоваться надо. Всему свой срок — старому умирать, новому расти. Будет на этом месте небоскреб. А наша хибарка отслужила свое.

Л ю б о ч к а. Да, бабушка! Звонили из Общества дружбы СССР — Италия, сказали, что приехали какие-то итальянцы, хотят наш домик посетить, сегодня вечером приедут.

Е л и з а в е т а. Это, наверно, мои новые римские знакомые.

Я. А вы не будете, Анна Николаевна, скучать по этому домику?

А н н а. Буду, да еще как! Да ведь он все равно в сердце моем. А портреты эти заберем с собой, и шкуру медвежью, и самовар. И в новой квартире лучшую комнату под залу отведем, все расставим так, как сейчас стоит. А что к нам с улицы не сразу попасть можно будет, придется в лифте подниматься — так это еще лучше. Больше воздуха, больше света, и сверху виднее. И Старое Зыково, и Петровский парк. А я за всем нашим районом сверху следить буду.