Пьесы

Господи помилуй! Грех — не грех... (Пишет несколько слов на бумажке, привязывает бумажку к бутылке, выбрасывает в окно.) Не известили их... Говорят, вроде бы, что грех. А с другой стороны сказано ведь в евангельской притче: “Надлежало тебе серебро мое отдать торгующим, и я пришед получил бы свое с прибылью”. Значит, не порицает, и даже наоборот. И что? И что с этого? Что с этого мне? Хитренький я, хитренький, какой хитренький. К раскаянью должны быть повернуты мысли, а не к оправданию. А оправдать может только Он, если будет на то воля Его. (Пауза.) Но Вася вернулся, рассчитался с банком, значит ли это, что Он меня простил? Нет, “простил” — это слишком человеческое слово. Значит ли это, что Он ко мне снова повернулся. И это не значит. Это я сам отвернулся от него. Не знаю как, но отвернулся. И в этом нет радости. А Он — никогда не отворачивается от человека. Страшно только, что вот-вот повернется другим, грозным Своим ликом, грознее, чем какой-нибудь ацтекский Уицилопочтли. Перед тем, как смести нас с лица земли, как мы того заслуживаем.

Петр подходит к телефону. Протягивает руку к трубке, но медлит. Телефон звонит. Петр поднимает трубку.

Здравствуй еще раз. А я только тебе собрался позвонить... Почему бы и не позвонить, что тут такого, руку уже протянул... Не осуждаю... Из какого такого принципа? Без всякого принципа действительно не осуждаю... Не знаю. Я ведь не пророк. Давно уже не пророк... Для меня — давно. Не знаю... Видел недавно сон. Такая обширная — как бы аудитория — амфитеатром. Стеклянные стены и крыша. И там, снаружи — непогода, буря — дождь, ветер, молнии. Но не темно, а светло, как в солнечный день. И какой-то старик — лохматый, с бородой всклокоченной — вещает с того места, где кафедра. Воздевает руки, раскрывает рот, а слов не разобрать. И спокойный голос говорит: «Это не Конец Света, а только Всемирный Потоп»... Почему обязательно вещий? Я и не думал, что может быть вещий. И ты не думай. Главное ощущение, что всё было очень красиво, почти радостно... Да... Да... Я вот хотел тебя спросить: ты, я и этот Василий, который Петрович — это треугольник?.. Ну в каком-нибудь смысле, в каком хочешь смысле... У меня разве нет повода так думать?.. А если не треугольник, то какая вершина лишняя? Нет, не отвечай. Глупый вопрос, забудь... Глупый-глупый... Я тоже. Когда это кончится, обязательно приеду... Ну не потоп, конечно, но ведь что-то будет... А ты не бойся. Что еще хотел спросить, тебе нравятся еноты? Просто так... Мне тоже... И заведем умного енота вместо собачки, ты согласна? Ну пока. Пока-пока.

Вешает трубку. В окно влетает петарда. Тлеет запал. Петр выбрасывает петарду обратно . За окном — хлопок взрыва.

Учитель спросил учеников… Если астероид должен упасть на Землю, то куда вы хотели бы, чтобы он упал? И одни сказали: на Нью-Йорк, город желтого дьявола, другие — на Амстердам, гнездо разврата. А один мальчик сказал — в Йеллоустонский кратер. Умненький мальчик. Такое растет поколение. Когда в прошлом веке мир был на грани ядерной войны, от катастрофы удерживала возможность нанесения ответного ядерного удара — удара справедливого возмездия. Но мир был бы гарантированно уничтожен этим ударом. И на земле остались бы жить вместо человека еноты, потому что Бог все-таки есть наверху. А енот — симпатичный зверек по сравнению с безволосой обезьяной, по крайне мере он не испытывает удовольствия, сажая на кол себе подобных, четвертуя, сжигая живьем. (Пауза.) Я думаю, если бы в то время у меня лежал палец на кнопке возмездия, нажал бы я ее или не нажал? И не факт, что нажал бы, даже для торжества справедливости, разве что в угаре битвы. А умненький мальчик, наверное, нажмет. И нажмет первый со своим понятием о справедливости. Когда-нибудь нажмет. Что-то такое есть в человеческой природе, что говорит нажать. Проверено на поясе шахида. И на земле будут жить еноты. Потому что Бог все-таки есть.

Отходит в угол.