Пьесы

Р ы ж и й. Россия, наоборот, теперь не пропадает. То была Россия мать-перемать, а теперь эресефесер и социализм!

Г у с к а (даже вскрикнул). Не нужно мне вашего социализма! Дайте мне пару старорежимных калош! У меня вот ноги промокли-с!

Р ы ж и й. Эге, Маркович! Да в ихних словах гидра контрреволюции дышит. А как мы триста лет ходили босые! Еще и сейчас босые, а! Да в подвал их, а не в шалаш, Маркович! В милицию!

Старик, смеясь, показал незаметно — дескать, пьяный же, как ночь.

Да от них не водкой, а как дважды два — контрой несет.

С т а р и к. Это они умеют так пить. Не наш брат. (Понюхал табачку, взял под руку Гуску.) Ну, идем, гражданин, или как вас теперь! (Повел Гуску.)

Г у с к а (повис на его руках. Загробным голосом). Вот так погиб Гуска! Его величество Гуска-с!

17

Из кустов вдруг появилась  И в д я. С другой стороны — У с т е н ь к а, Н а с т е н ь к а, П и с т е н ь к а.

И в д я (крестясь). Свят-свят-свят!.. Заснула, а гром как грянет. Да куда вы?

Х р и с т е н ь к а. Нас берут в милицию, няня, Устенька, Настенька, Пистенька!

А н и с е н ь к а. В грамчеку берут!

Н а с т е н ь к а. Неужто национализировали? Возьмите и меня!

Р ы ж и й. Да их тут целая прорва!.. Куда мы их?..

С т а р и к. Да уж как-нибудь рассадим. Пусть идут!

И в д я (затряслась, закрестилась). Святой Аника-воин и с ним три зверя божии, молю, умоляю вас…

Р ы ж и й (ей). Ну, пускай господа, а ты-то, кажется, старая крестьянская женщина и до Христа допилась. Абсолютно стыдно на вас смотреть. Не люди, а микроорганизмы!

Пошли. Дождь перестал. Где-то еще кричала, блуждая, А х т и с е н ь к а: «Ой, Пьер-эсер, где вы?» Словно в ответ ей, заквакала одинокая лягушка.

З а н а в е с.

Перевод П. Зенкевича и С. Свободиной.

НАРОДНЫЙ МАЛАХИЙ (Трагедийное)

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

1

Заплакала, затужила в своем доме (на Мещанской улице, № 37) мадам  С т а к а н ч и х а  Т а р а с о в н а:

— Ой, кто скажет, кто ж расскажет, ты ли, дочка, ты ли, птичка, или ты, матерь божия, куда, в какую сторону он убегает и на кого же меня, бедную, поки-да-а-ет?..

Повесила нос канарейка в клетке. Посмутнел образ божьей матери. Молчат. Только  д о ч к а  с р е д н я я  подле матери увивается:

— Маменька!

— Не перебивай!

— Выпейте, родимая…

— Чего?

— Валерьяновых капель.

— Прочь! Разве можно такую драму в сердце валерьянкой остановить?.. Дай мне яду!

— Сели бы вы лучше прочь от окна, что ли.

— А что?

— Да люди под окнами ходят…

— Толченого стекла дай, я отравлюсь!..

— Соседи же видят и слышат.

— Пусть видят! Пусть слышат! Если друзья — пусть пожалеют, если враги — пусть возрадуются, что драма такая у нас в доме, что муж мой законный убега-а-ет…

2

Вошла  с т а р ш а я  д о ч ь. Средняя к ней:

— Позвали крестного?

— Идут.

Т а р а с о в н а (так и бросилась). Где он? Далеко?

— Сейчас войдут.

— Где, спрашиваю?

— Говорю же вам, маменька, — сейчас… Забежали в одно место, ослабли на желудок…

Т а р а с о в н а (утерлась). Ах, господи; так бы и сказала сразу. Да прибрано ли там?

— Я мыла вчера.

С р е д н я я (старшей). Ты ведь сказала крестному, что папенька побежал уже за паспортом?

— А как же.

— А он что?

— Сказали, что уже знают об этом.

Т а р а с о в н а. А басов из церкви покликала?

— Любуня же побежала.

— А водки басам?

— Она и водки купит.

— Поди же, дочка, нарежь-ка помельче лучку, редьки, постным маслицем смажь на закуску людям.

С т а р ш а я (так и фыркнула). Все я да я! И за крестным, и за басами, и лук кроши. А она стоит, сложивши ручки…

С р е д н я я. А кто цветы полил, как не я? А кто с валерьянкой, как не я? Ослепла?

Ущипнули друг друга, незаметно от матери.

— Ой!

— Ой-ой!

Т а р а с о в н а. Ой, помру я и еще раз помру с такими дочками; без того уж темно в глазах и солнце сделалось черным, а они еще горя прибавляют… Дайте мне карты! Еще раз брошу на него… Еще один раз — и будет. (Разложила карты. Глянула. За сердце взялась.) Ой, опять дорога раскладывается!..

Д о ч к и. Да неужели же, неужели, милая маменька?

— Ослепла? — Видишь, шестерка червей.

А у Тарасовны ужас в глазах, глубокий, мистический: