АНН-МАРИ. Интересно, хотя бы кошка моя по мне скучает?.. Я оставила ее… своей приятельнице, ей у нее хорошо. Кошка, она понимает, что я в депрессии, чувствует это, и тогда становится такая ласковая, подходит, трется… как будто хочет что-то сказать, но я ничего не могу ей дать.
МОД. Да, животные куда лучше людей… Им можно доверять.
АНН-МАРИ. Моя подруга, она вообще не особо чувствительная, хотя умная, и гораздо увереннее меня. Она вот никогда ни о чем не рассуждает, никогда не нервничает, вообще никогда не дергается, в отличие от меня, я вот по любому поводу нервничаю, я всего боюсь — ну только если я не пью, потому что так я как бы пытаюсь со всем покончить — я запросто могла бы стать алкоголичкой или верующей… А тебе никогда не бывает тревожно, спрашиваю? Нет, говорит, зачем мне это нужно, с какой стати? А когда все совсем плохо, она просто смеется… Она работает хранителем в Музее этнографии. Они сейчас готовят большую японскую выставку, с разными тканями, бамбуком там… Так что беспокоиться ей не о чем, разве что обо мне.
МОД. Понятно.
АНН-МАРИ. Ну а я коротаю жизнь — день за днем.
МОД. А чем ты занимаешься?
АНН-МАРИ. Ну, сейчас… я на больничном.
МОД. Понятно.
АНН-МАРИ. А ты?
МОД. Чем я занимаюсь?
АНН-МАРИ. Ну да… Что ты сейчас делаешь?
МОД. Ну… Я работала в израильском посольстве. В охране.
АНН-МАРИ. Понятно.
МОД. Ну… Нет. Улица Торстенсонсгатан.
АНН-МАРИ. Понятно. Вот, значит, где.
МОД. Да… Ну так. Все со временем приедается.
АНН-МАРИ. А не там, случайно, часовня Армии спасения?
МОД. Там? Что-то не замечала. Не знаю.
АНН-МАРИ. Кажется, я там как-то была, хотела спастись, когда напилась, но, кажется, меня выставили… потому что я буйная была… а потом я попала к какому-то мужику, но это давно было…
СОФИЯ. Я не хочу лежать в постели. Она такая мягкая, матрасу, наверное, лет двадцать пять. Сколько на нем народу перележало, и все психически больные.
РОГЕР. И жить хочу, и умереть я в Швеции[14].
АНН-МАРИ. Хотя, может, это и не там, но, в общем, где-то на Эстермальме. Ему было лет шестьдесят, не меньше… Я хотела, чтобы он был моим папой.
МАРТИН. Сколько ты уже в Швеции?
АНН-МАРИ. Он им и был.
МОХАММЕД. О.
АНН-МАРИ. Такой же мерзкий… Рот набит червями.
МАРТИН. A-а.
МОХАММЕД. Я не много с кем-нибудь говорю.
АНН-МАРИ. Там я пробыла пару недель, а потом мы взорвали этот гадюшник, и они забрали меня, и я попала в детскую психушку… это было в восьмидесятые, когда все были счастливы… и меня отправили на Фэрингсё… стричь овец.
МАРТИН. Ты тут работаешь, у тебя есть работа?
МОХАММЕД. У меня есть книга.
АНН-МАРИ. Наркоты там было больше, чем на Плитке[15]. Не то чтобы я часто бывала на Плитке.
МАРТИН. А, понятно… А где, где ты жил в Боснии?
МОХАММЕД. Моя жена работала на ресепшене в гостинице… до того, как она умерла.
МАРТИН. Это там была война? В Боснии? Как это место называется?
МОХАММЕД. Нет, не там… Биелина.
МАРТИН. Где это?
МОХАММЕД
МАРТИН. Точно. Было очень красиво, просто потрясающе… вода, старый город… Мы хотели попробовать что-то новое, не ехать далеко, потому что ей было скоро рожать.
МОХАММЕД
МАРТИН. Да… это ужасно.
МОХАММЕД. Конечно.
МАРТИН. Да, и ведь конца этому нет.
МОХАММЕД. Да. Моя жена, и мои дети, и мама моей жены.
МАРТИН. Да.
МОХАММЕД. Я каждый день об этом думаю. Нельзя истребить это все так сразу.
МАРТИН. Нет, нет… но должно быть…