Пьесы и сценарии

Грустно?.. Уже сейчас она обмирала, что свидание ускользает, скоро оборвётся, она выйдет ничем не обогащённая на Лефортовский вал, на безрадостные улицы — одна, одна, одна… Отупляющая безцельность каждого дела и каждого дня. Ни сладкого, ни острого, ни горького, — жизнь как серая вата.

— Наталочка! — гладил он её руки. — Если посчитать, сколько прошло за два моих срока, так ведь мало осталось теперь. Три года только. Только три…

— Только три?! — с негодованием перебила она и почувствовала, как голос её задрожал, и она уже не владела им. — Только три?! Для тебя — только! Для тебя прямое освобождение — «свойства нежелательного»! Ты живёшь среди друзей! Ты занимаешься своей любимой работой! Тебя не водят в комнаты за чёрной кожей! А я — уволена! Мне не на что больше жить! Меня никуда не примут! Я не могу! Я больше не в силах! Я больше не проживу одного месяца! месяца! Мне лучше — умереть! Соседи меня притесняют как хотят, мой сундук выбросили, мою полку со стены сорвали — они знают, что я слова не смею… что меня можно выселить из Москвы! Я перестала ходить к сёстрам, к тёте Жене, все они надо мной издеваются, говорят, что таких дур больше нет на свете. Они все меня толкают с тобой развестись и выйти замуж. Когда это кончится? Посмотри, во что я превратилась! Мне тридцать семь лет! Через три года я буду уже старуха! Я прихожу домой — я не обедаю, я не убираю комнату, она мне опротивела, я падаю на диван и лежу так без сил. Ларик, родной мой, ну сделай как-нибудь, чтоб освободиться раньше! У тебя же гениальная голова! Ну, изобрети им что-нибудь, чтоб они отвязались! Да у тебя есть что-нибудь и сейчас! Спаси меня! Спа-си ме-ня!!..

Она совсем не хотела этого говорить, сокрушённое сердце!.. Трясясь от рыданий и целуя маленькую руку мужа, она поникла к покоробленному шероховатому столику, видавшему много этих слёз.

— Ну успокойтесь, гражданочка, — виновато сказал надзиратель, косясь на открытую дверь.

Лицо Герасимовича перекошенно застыло, и слишком заблистало пенсне.

Рыдания неприлично разнеслись по коридору. Подполковник грозно стал в дверях, уничтожающе посмотрел в спину женщине и сам закрыл дверь.

По прямому тексту инструкции слёзы не запрещались, но в высшем смысле её — не могли иметь места.

Шарашка. Вакуумная лаборатория.

Большая комната. Один за другим стоят три большие, громоздкие вытягивающие аппараты, вакуумные насосы. Обеденный перерыв. Никого нет, кроме вольной дежурной КЛАРЫ, с чистым, прямым, но слишком мужественным лицом, оттого некрасивая, и РУСЬКИ ДОРОНИНА. Он подсел к ней рядом.

РУСЬКА: Да тут ничего хитрого: хлорную известь разведёшь — и кисточкой по паспорту чик, чик… Только знать надо, сколько минут держать, — и смывай.

— Ну, а потом?

— А высохнет — ни следа не остаётся, чистенький, новенький, садись и тушью опять корябай — Сидоров или там Петюшин, уроженец села Криуши.

— и ни разу не попадались?

— На этом деле? Клара Петровна… Или может быть… вы разрешите?.. …звать вас, пока никто не слышит, просто Кларой?

— …Зовите…

— Так вот, Клара, первый раз меня взяли потому, что я был беззащитный и невинный мальчишка. Но второй раз — хо-го! и держался я под всесоюзным розыском не какие-нибудь простые годы, а с конца сорок пятого по конец сорок седьмого, — это значит, я должен был подделывать не только паспорт и не только прописку, но справку с места работы, справку на продуктовые карточки, прикрепление к магазину! и ещё я лишние хлебные карточки по поддельным справкам получал — и продавал их, и на то жил.

— Но это же… очень нехорошо!

— Кто говорит, что хорошо? Меня заставили, не я это выдумал.

— Но вы могли просто работать.

— «Просто» много не наработаешь. От трудов праведных — палат каменных, знаете? и кем бы я работал? Специальности получить мне не дали… Попадаться не попадался, но ошибки бывали. В Крыму в паспортном отделе одна девушка… только вы не подумайте, что я с ней что-нибудь… просто сочувствующая попалась и открыла мне секрет, что в самой серии моего паспорта, — знаете, эти ЖЩ, ЛХ — скрыто указывается, что я был под оккупацией.

— Но вы же не были!

— Да не быть-то не был, но паспорт-то чужой! и пришлось из-за этого новый покупать.

— Где??

— Клара! Вы же жили в Ташкенте?

— Да, в эвакуации. и десятилетку там кончила, и один курс института…

— и не разу не были на Тезиковом базаре?

— Ой, была один раз! Это ужас! За два квартала уже толпится народ. и особенно много калек, этой войны! На костылях, с обрубками рук, ползают безногие на дощечках. Одного, и без рук и без ног, жена несёт в корзине за спиной, и ему туда бросают деньги…

— Ну так вы навидались жизни?

— За войну чего не навидаешься. Я в институте один раз не доела бутерброд, выбросила в урну — вдруг вижу: студент-однокурсник тайком вынул его из урны и в карман…