Пьесы и сценарии

ИННОКЕНТИЙ: Вот и увидим с тобой какой-то кусочек России… Я ведь совсем, совсем не вижу никогда.

КЛАРА: Да и я не вижу. То Москва, то Крым… А вы с Дотти для нас — родственники заморские. Я надеюсь, она не будет ревновать к родной сестре, что мы поехали?

ИННОКЕНТИЙ: Обалдеешь и от Лазурных берегов, и от музеев, от выставок… По России простенькой походить. Найдём? Где сойдём?

КЛАРА: А наудачу.

Ехали, дребезжал вагон. За окнами — подмосковный пейзаж, много леса. Останавливались. Публика в вагоне постепенно редеет. Вот несколько баб с городскими продуктами в корзинах и сумках собираются сходить.

— А тут не сойдём?

— Ну, рискнём.

Соскочили на перрон.

Как только поезд убрал хвост, бабы дружной кучкой все вместе уверенно подались через рельсы. и Клара с Иннокентием тоже пошли за ними.

Травы и цветы сразу за линией стоят по плечо. Потом тропка ныряет сквозь несколько рядов берёзовой посадки. Там дальше — выкошено, стожок, а на подросте травы паслась и не паслась задумчивая коза, привязанная длинной верёвкой к колышку. Теперь налево распахивался лес, но бабы бойко сыпали правей, прямо на солнце, где ещё за рядами кустов открывался обширный сияющий простор.

— Вот в этот простор — и пошли?..

Путь им пересекает полевая дорога — плотная, травяная. От неё ближе к линии золотится хлебное поле — тяжёлые колосья на коротких крепких стеблях. По другую же сторону дороги, чуть не на весь простор, сколько видеть можно, стояла голая, запаханная, а потом от дождей оплывшая земля, одни места сырей, другие суше, — и на таком большом пространстве ничего не росло. Простор — такой объёмный, что никак его нельзя в два глаза убрать, не повернув несколько раз головы. и далеко вокруг, и тут за линией сразу — всё обмыкалось лесом сплошным с мелко зазубристым издали верхом.

Вот, кажется, этого они и хотели, не зная, не задавшись! Они побрели так медленно, как спотыкались ноги при головах, запрокинутых к небу. и останавливались, и головами вертели. Линия тоже была не видна, закрытая посадкой. и только впереди, за долготой простора, куда шли они, выдвигалась по пояс из западающей местности тёмно-кирпичная церковь с колокольней. и ещё бабы удалялись впереди, а больше на всём просторе не было ни человека, ни хутора, ни тракторного вагончика, никого, ничего, — тёплое гульбище ветра и солнца да пространство рыскающих птиц.

— Так это — Россия? Вот это и есть — Россия? — счастливо спрашивает Иннокентий и жмурится, разглядывая простор. Останавливался, смотрел на Клару. — Слушай, я ведь представляю Россию, но я ведь её не пред-став-ляю! — каламбурил он. — Я никогда по ней вот так просто не ходил, только самолёты, поезда, столицы…

Он взял её вытянутой рукой, пальцы за пальцы, как берутся дети или очень близкие люди. и так они побрели, меньше всего глядя под ноги. В свободных руках помахивались у него шляпа, у неё сумочка.

— Слушай, сестра! Как хорошо, что мы пошли сюда, а не в лес. Вот именно этого мне в жизни не хватает: чтоб во все стороны было видно. и чтоб дышалось легко!

— А тебе — неужели не видно? — Его жалоба так тронула её — свои бы глаза она предложила, если б это могло помочь.

— Нет, — качал он, — нет. Было когда-то видно, а сейчас всё запуталось.

Что запуталось? Если уж так запуталось, то это не в убеждениях только, это обязательно и в семье. и если б он ещё немножко добавил, Клара посмела бы тогда вмешаться и открыла бы, как она за него в конфликте с Дотти, и как он прав, и не надо отчаиваться!

— Так надо бывает поговорить! — отзывалась она.

Но он на том и кончил. Уже смолк.

Жарчело. Сняли плащи.

Никто больше не появлялся во всём окоёме, не встречался, не обгонял. Позади, за посадкой, изредка протягивались поезда, прошумливали, а будто беззвучно, только дымок в движеньи.

Удалявшиеся бабы давно свернули и теперь уже были в центре простора, плохо видны против солнца. Дошли до того поворота и Иннокентий с Кларой: по мягкому полю шла утоптанная (на солнце светлей) тропочка, чуть ныряя на тракторных бороздах. Вкось больших плановых полей протаптывали людишки свои мелюзговые потребности.

Тропа шла к той деревне с церковью, но ещё раньше, в середине простора, она подходила к удивительно тесной, особной кучке деревьев. Куща стояла посреди полей, далеко отступя от всякого леса, и от деревни изрядно, — странная бодрая, свежая куща крутых высоких деревьев. Она узкая была, но украшала собой весь простор, она была его центр. Что ж это могло быть? Отчего и зачем среди полей?

Свернули туда и они.

Руки их разъединились. Тропа была на одного. Теперь он шёл позади Клары.

Теперь, чтобы говорить, Кларе надо было останавливаться и оглядываться:

— А как ты будешь меня звать? Не зови Клярэт.

— Не буду. Вообще, на Западе так сокращают, чтоб два-три звука, не больше.

— Я буду тебя звать Инк, ладно?

— Ладно. Очень хорошо.

Нет, простор был не совсем ровный, он незаметно спадал налево, куда они шли. Местность полого разваливалась, а к той куще деревьев поднималась опять.