Пьесы и сценарии

— Какой я, к чертям, Вадимыч? Просто — Руся.

— Мне трудно вас так называть…

— Я для всех — Руся, а для вас… особенно… Не хочу иначе.

— Ну, хорошо… Руся… Я тоже не совсем глупенькая. Я много думала. Но в нашем обществе много справедливого. Вы берёте через край! Вы много видели, много пережили, но «нахальство второе счастье» — это же не жизненная философия! Так нельзя!

— Клара! Вот я говорю вам взвешенно, торжественно: я всей душой был бы рад жить совсем иначе! Но если бы у меня был друг… с холодной головой… подруга… Если бы мы могли с ней вместе обдумать. Правильно построить жизнь. В общем, я — это ведь только внешне, что я — как будто арестант и на двадцать пять лет. Я… О, если б вам рассказать, на каком я лезвии сейчас балансирую!.. Какую я авантюру тут веду, на шарашке, и пришлось кой-кому открыть… Любой нормальный человек умер бы от разрыва сердца… А я — просто из спорта. Но это потом… Клара! Я хочу сказать: во мне — вулканические запасы энергии! Двадцать пять лет — ерунда, я могу шутя когти оторвать…

— Ка-ак?

— Ну, это… умахнуть.

— Какой вы поразительный человек.

— Я искал её в Ленинградском университете. Но не думал, где найду.

— Кого?..

— Кларочка! Из меня ещё кого угодно можно вылепить женскими руками. Кем назначите, тем и стану. Мне только — вы нужны! Мне нужна только ваша голова, которую вы так медленно поворачиваете, когда в лабораторию входите…

Они едва успевали высказываться. Перебивая её в нетерпеньи, он уже касался её рук — и она не видела в этом плохого. Прямо перед собой Клара видела вомлевшие в неё ярко-голубые глаза. Таким взглядом ещё никогда в жизни ни один молодой человек на Клару не смотрел.

Срывающимся голосом Ростислав говорил:

— Клара! Кто знает — когда ещё мы будем так сидеть? Для меня это — чудо! Я поклоняюсь вам! — (Он уже сжимал и ласкал её руки.) — Клара! Мне, может быть, всю жизнь погибать по тюрьмам. Сделайте меня счастливым, чтоб я в любой одиночке мог согреваться этой минутой! Дайте мне поцеловать вас!!

Клара ощущала себя богиней, сходящей в подземелье к узнику. Ростислав притянул её и отпечатлел на её губах поцелуй разрушительной силы, поцелуй измученного воздержанием арестанта. и она отвечала ему…

Наконец она оторвалась, отклонилась, с кружащейся головой, потрясённая…

— Уйдите… — попросила она.

Тут раздался звонок — с перерыва.

Ростислав встал и стоял перед нею, пошатываясь.

— Сейчас пока — уйдите! — требовала Клара.

Он заколебался. Потом подчинился. С порога он жалко, моляще обернулся на Клару — и его как укачнуло туда, за дверь.

Вскоре все вернулись с перерыва — Двоетёсов, Земеля — к своим насосам.

Клара не смела поднять глаз ни на Руську, ни на кого другого. В ней разгоралось — но не стыд совсем, а если радость — то не покойная.

Она сегодня слышала разговор, что арестантам разрешена ёлка.

Она недвижно сидела, шевеля только пальцами: плела из разноцветных хлорвиниловых проводков — корзиночку, подарок на ёлку.

СЕРИЯ ШЕСТАЯ

Лестница добротного жилого дома.

По ней поднимаются КЛАРА и ИННОКЕНТИЙ.

Клара — впереди. Вдруг — прижимается к перилам, как бы обходя середину ступенек. Иннокентий, ниже того, задержался с недоумением:

— Что это ты?

— Да я… Как тебе сказать… Тут на этом месте, когда мы с папой-мамой приехали первый раз смотреть квартиру…

Лицо её тревожно или даже испуганно…

Наплывом

…………………………………………….

Солнечный осенний день. Из легкового автомобиля высаживается прокурор МАКАРЫГИН в генеральской шинели, дебёлый, такая же дебёлая его СУПРУГА — и КЛАРА. Несколько шагов по тротуару. У дверей парадного их ждёт ПРОРАБ. Дальше стоит часовой с винтовкой, сразу за тем тротуар и мостовая перегорожены строительным забором. Выше видно, что и здание это дальше в строительных лесах, а сюда выгородили только готовый угол его.

Та самая внутренняя лестница. Все четверо поднимаются вереницей. А ступеньки лестницы как раз моет — женщина в рабочей рваной одежде.

ПРОРАБ: Э! Алё!

Женщина перестала мыть, посторонилась, не распрямляясь и не поднимая головы от ведра с тряпкой.

Прошёл прокурор.

Прошёл прораб.

Шелестя многоскладчатой юбкой, почти обдавая ею лицо поломойки, прошла жена прокурора.

И женщина, оставаясь низко склонённой, подняла забрызганное — интеллигентное — лицо: много ли их

ещё?

И её жгучий, презирающий взгляд…

…поразил Клару стыдом и страхом. Она открыла сумочку — что-то достать, подать — и не посмела.

ЖЕНЩИНА (зло): Ну, проходите же!

И Клара, притиснувшись к перилам, пробежала наверх.

…………………………………………….

КЛАРА: и с тех пор, проходя это место, я каждый раз… Как из суеверия… Тогда спросила у прораба — а кто здесь всё это строит? Ответил отец: «Заключённые, кто!»… Возвращались — не было уже ни той женщины, ни часового внизу…

Иннокентий, где стоял, молча выслушал. и — снял шляпу.

Вагон пригородного поезда. Августовский день.

Публика — больше деревенская. На двухместной скамье — ИННОКЕНТИЙ и КЛАРА. Полуспортивной изящной одеждой — они сильно отличаются.