Пьесы и сценарии

Акустическая.

Ещё перед ней, в коридоре, — СИРОМАХА, группе зэков:

— А за что Руську Доронина? Какой же гад его заложил?

НЕРЖИН проходит мимо них — и в Акустическую. А едва открыв дверь — видит растворенные дверцы стального шкафа, а между ними СИМОЧКУ в полосатеньком платьице с пуховым платком на плечах. Она вздрогнула — и замерла, как бы раздумывая, что ей взять из шкафа.

Нержин, не успев и подумать, вступил в раствор дверец и шёпотом:

— Серафима Витальевна! После вчерашнего — безжалостно обращаться к вам. Но труд мой — гибнет. Мне его сжечь? Вы не возьмёте?

Она подняла печальные, неспавшие глаза:

— Дайте.

Кто-то входил. Нержин метнулся дальше, прошёл к своему столу. Там встретил майора РОЙТМАНА. На его лице боль:

— Поверьте, Глеб Викентьич, ведь меня не предупредили, я не знал. А сегодня уже ничего поправить нельзя…

Он говорит это вслух, при всей лаборатории, не стесняясь. Капли пота выступили на его лбу.

НЕРЖИН: Понимаю, Адам Вениаминыч! Не расстраивайтесь, я сам так выбрал… Материалы по артикуляции я сдам Серафиме Витальевне?..

И стал разгружать свой стол. Достал из глубины и три заветных блокнота, вложил их в одну из папок.

И, кладя всё перед Симочкой, как бы объясняя, что в папках, прошептал:

— Прости!..

Из Семёрки пришёл Прянчиков и разоряется:

— Да как это можно? Мы одеревенели! Мы даже не возмущаемся!

И другие зэки из лаборатории не работают, в вольных позах окружили Нержина. Кто сел не на стул, а на стол, как бы подчёркивая приподнятость момента. Этап заставляет каждого, даже не тронутого им зэка меланхолически подумать:

— Да, бренность нашей судьбы. Все там будем.

А Нержин спешит догребать всё из ящиков, сортировать, отдельно — стопки библиотечного. Кому из ребят подарил свой крутящийся стул, кому — рулон цветной немецкой бумаги. А ему несут — пачки папирос, каких ему уже дальше не видать.

Из совсекретной группы пришёл Рубин. Его глаза грустны, нижние веки обвисли.

Нездоровое возбуждение Нержина, быстрота сборов проходят. Сел и он на стол. Протянул:

— и вот, друже, трёх лет мы не пожили вместе, жили всё время в спорах, издевались над убеждениями друг друга, а сейчас, когда я теряю тебя, должно быть, навсегда…

И Рубин теплится застенчивостью:

— Так всё сошлось… Давай поцелуемся, зверь.

И принял Нержина в свою пиратскую чёрную бороду.

— Помоги вот мне книги, журналы снести в библиотеку.

Нагрузились, пошли с двумя стопами.

Библиотечная комната.

В глубине — стеллажи с книгами, ближе — приёмная стойка, за ней — библиотекарша, сильно накрашенная, тоже лейтенант МГБ, сверяет принесенное с формуляром Нержина.

Поспешно входит СОЛОГДИН, слишком хлопнув остеклённой дверью, отчего она задребезжала, библиотекарша оглянулась недовольно.

СОЛОГДИН: Так, Глебчик, так! Свершилось! Ты уезжаешь.

Нисколько не замечая рядом «библейского фанатика», смотрит только на Нержина. Равно и РУБИН отвёл глаза от «докучного гидальго».

Библиотекарша ушла за полки. Сологдин малозвучно:

— Всё-таки ты свой скептицизм бросай. Это просто удобный приём, чтобы не бороться. Но слушай, время — деньги. Ещё не поздно. Дай согласие работать расчётчиком — и я, может быть, успею тебя оставить тут, в новую группу. — (Рубин удивлённо метнул взглядом по Сологдину.) — Но придётся вкалывать, предупреждаю честно.

НЕРЖИН (вздохнув): Спасибо, Митяй, такая возможность у меня и была. Но если вкалывать — то когда же развиваться? Говорит пословица: не море топит, а лужа. Хочу попробовать пуститься в море. Теперь — другое дыхание: на рассвете спокойно выходить на развод в измазанной телогрейке. Не бояться общих работ. Подзакалюсь.

Так они стоят трое и ждут библиотекаршу. В полной тишине Нержин тихо:

— Друзья! Надо помириться!

Ни Сологдин, ни Рубин не повели головами.

— Митя! — настаивает Глеб.

Сологдин поднял холодное голубое пламя взгляда:

— Почему ты обращаешься — ко мне?

— Лёва! — настаивает Глеб.

Рубин смотрит скучающе:

— Ты знаешь, почему лошади долго живут? Потому что они никогда не выясняют отношений.

Коридор возле Семёрки.

ПОТАПОВ, сильно озабоченный, спешит с приборным ящичком под мышкой. Несмотря на прихрамывание, идёт быстро, шею держит напряжённо выгнутой и смотрит не под ноги, а как бы вдаль и прищурясь. Ему навстречу НЕРЖИН, с ворохом надаренных папиросных пачек в руках:

— Вот и всё, Андреич. Покойник был весел и улыбался.

Человеческий смысл включился в глаза Потапова, за очками. Свободной от ящичка рукой он дотянулся до затылка, как если б хотел почесать его.

— Ку-ку-у… и мы там будем.

— Где теперь встретимся? На котласской пересылке? На индигирских приисках? Не верится, чтобы, самостоятельно передвигая ногами, мы могли бы сойтись на городском тротуаре. А?..

С прищуром Потапов проскандировал:

— Для при-зра-ков закрыл я вежды.
Лишь отдалённые надежды
Тревожат сердце и-но-гда.

Из двери Семёрки высунулась голова Маркушева. Раздражённо:

— Ну, Андреич! Где же фильтры? Работа стоит!