Петер Каменцинд. Под колесом. Гертруда. Росхальде

Пьер сидел иссера-бледный, с полусонным взглядом, без сопротивления глотая все, что ему подносили ко рту. Пока отец кормил мальчика супом, мать посчитала ему пульс и обрадовалась, что жара нет.

– Съездить за доктором? – спросил Альбер нетвердым голосом, просто чтобы тоже что-нибудь сделать.

– Нет, не стоит, – сказала мать. – Уложим Пьера в постель, укроем потеплее, он хорошенько выспится и завтра опять будет здоров. Верно, сокровище мое?

Мальчик не слушал и протестующе тряхнул головой, когда отец зачерпнул очередную ложку супа.

– Нет, неволить его не надо, – сказала мать. – Пойдем, Пьер, ляжем в постельку, и все будет хорошо.

Она взяла его за руку, он неловко встал. Вяло поплелся за матерью, которая потянула его с собою. Но в дверях вдруг замер, изменился в лице, скорчился и в приступе рвоты вытошнил все, что только что съел.

Верагут отнес его в спальню и оставил с матерью.

То и дело звенела сонетка, слуги сновали с поручениями вверх-вниз по лестнице. Художник кое-как дообедал, еще дважды он поднимался к Пьеру, который уже раздетый и умытый лежал в своей латунной кроватке. Потом в столовую спустилась госпожа Адель, сообщила, что ребенок успокоился, на боль не жалуется и, кажется, хочет спать. Отец обернулся к Альберу:

– Что Пьер вчера ел?

Альбер задумался, но, отвечая, обратился к матери:

– Ничего особенного. В Брюккеншванде я угостил Пьера хлебом и молоком, а на обед в Пегольцхайме мы ели макароны с котлетами.

Отец продолжил инквизиторский допрос:

– А потом?

– Он больше ничего не хотел. После обеда я купил у садовника абрикосы. Но он съел всего один или два.

– Они были спелые?

– Конечно. Ты, кажется, думаешь, я нарочно испортил ему желудок.

Мать заметила раздраженность сына и спросила:

– Что с вами такое?

– Ничего, – ответил Альбер.

– Ничего я не думаю, – сказал Верагут, – просто спрашиваю. Вчера ничего не случилось? Его не тошнило? Может, он упал? На боль ни разу не жаловался?

Альбер коротко отвечал «да» и «нет», мечтая, чтобы обед поскорее закончился.

Когда отец еще раз на цыпочках зашел в Пьерову спальню, мальчик спал. Бледное детское личико было исполнено глубокой серьезности, всем своим существом он беззаветно предался утешительному сну.

Глава 11

В этот хлопотный день Верагут завершил свое большое полотно. Испуганный, с тревогой в сердце он вернулся от больного Пьера, и ему стоило как никогда большого труда усмирить кружащие в голове мысли и обрести тот идеальный покой, в котором таился секрет его силы и за который он платил так дорого. Но воля его была велика, он преуспел и за послеполуденные часы, при чудесном, мягком освещении, внес последние мелкие поправки и закончил работу.

Когда он отложил палитру и сел перед полотном, в душе у него царила странная пустота. Он, конечно, сознавал, что эта картина нечто особенное и что он очень много в нее вложил. Сам же чувствовал себя опустошенным, выжженным. И не было никого, кому он мог бы показать свою работу.

Друг далеко, Пьер хворает, а больше никого нет. Произведенное впечатление и отклик на свою работу он ощутит лишь из равнодушного далека, из газет и писем. Ах, это же ровным счетом ничего, меньше чем ничего, сейчас лишь взгляд друга или поцелуй любимой мог бы порадовать его, вознаградить и укрепить.

Четверть часа он в молчании провел перед картиной, которая вобрала в себя силы и добрые часы нескольких недель и, сияя, смотрела ему в глаза, меж тем как он сам сидел перед своим творением измученный и чужой.

– Ладно, продам ее и на вырученные деньги отправлюсь в Индию, – сказал он себе с беспомощным цинизмом. Закрыл дверь мастерской и пошел в большой дом посмотреть, как там Пьер. Мальчик спал. Выглядел он лучше, чем в обед, личико разрумянилось от сна, рот был приоткрыт, выражение муки и безутешности исчезло.

– Как у детей все быстро! – шепотом сказал он с порога жене. Она слабо улыбнулась, и он увидел, что она тоже облегченно вздохнула и что ее тревога тоже была больше, нежели она показывала.

Ужин в обществе жены и Альбера его не привлекал.

– Пойду в город, – сказал он, – нынешним вечером меня здесь не будет.

Больной Пьер дремал в своей детской кроватке, мать затемнила комнату и оставила его одного.

Мальчику грезилось, будто он тихонько идет по цветнику. Все было немножко иначе, куда больше и просторнее обычного, он шел и шел, а цветник никак не кончался. Клумбы просто загляденье, такими он их никогда не видел, но цветы с виду как бы стеклянные, крупные и непривычные, и все вокруг блистало печально-мертвой красотой.

Слегка оробев, он обошел круглую клумбу с кустами в крупных цветах, голубой мотылек, спокойно высасывая нектар, висел на белом колокольчике. Все тонуло в какой-то неестественной тишине, и на дорожках не гравий, а что-то мягкое, идешь словно по коврам.

По ту сторону клумбы он увидел маменьку. Но она не заметила его, не кивнула, строго и печально глядела в пространство и беззвучно прошла мимо, точно дух.