Петербургская социология сегодня – 2015. Сборник научных трудов Социологического института РАН

Академическая традиция связывает начало социологии с первыми проблесками и успехами общественной мысли, начиная c ab ovo, то есть фактически с корифеев античности и двигаясь по нарастающей к таким фигурам, как Вико, Монтескье, Токвиль и равноценные им, трактуя весь этот этап скорее как период протосоциологии, чем собственно дебют научной социологии. «От общественной мысли к социологической теории» – именно такой статьей Алвина Боскова начинается хрестоматий труд Г. Беккера и А. Боскова «Современная социологическая теория» (1957). Легко догадаться, что область социальной мысли как поприще, из которого рождается наука социологии, трактуется в 1950-е годы как такая сфера, которая явно уступает научной объективности и беспристрастности собственно социологии, которая свое триумфальное присутствие начала с конца XIX столетия. Одним словом, социология как наука закономерно пришла на место социальной мысли, чей пафос состоял будто бы в «проповедничестве, описании желаемых форм человеческого опыта и построении конгениальных императивов социального действия, <…> оценке, чем наблюдении, суждении, чем знании» (Беккер, Босков 1961: 16). Не удивительно, что главный упрек авторов вышеупомянутого труда к знанию в формате «социальной мысли» в обобщенном виде сводится к решительным формулировкам: «Социальная мысль не проводит различия между политическим, экономическим и этическим» (там же: 58). Все это надо понимать так, что-де только социология в качестве науки свободна от «примесей» политического, экономического и этического характера. И в этой свободе от «внесоциологического» собственно социология достигает якобы своей полной убедительности как адекватная, научная дисциплина. Проще говоря, принято считать, что социология выросла из коротких штанишек эпохи «социальной мысли» и что этот процесс необратим, закономерен и позитивен. Не мудрствуя лукаво, этот стереотип воспроизводят и многие отечественные авторы – «от социальной мысли к социологической теории». Подобная оценка подкрепляется при этом даже неким чувством deja vu: например, поколения людей, обученных мыслить в марксистской традиции, еще помнят нечто аналогичное – развитие социалистической мысли «от утопии к науке».

Однако сегодня эта снисходительная и, как выясняется, несколько поспешная манера трактовать историю социальной и политической мысли только как социологию в ее эмбриональном состоянии вызывает к себе все более скептическое отношение. Больше того, начинает расти убеждение, что кризис в сегодняшней социологии во многом обусловлен утратой тех преимуществ, которыми обладало общественное знание до своего превращения в чисто социологическую дисциплину. На рубеже 1950-х и 1960-х годов в профессиональном сообществе социологов начинается критика, а по сути самокритика социологии. Сначала бунт поднимают одиночки – Ч. Р. Миллс, А. Гоулднер, Р. Арон и др. Затем недовольство состоянием дел в «современной» социологии звучит уже фактически в хоровом исполнении и crescendo: П. Бурдье, А. Турен, М. Буравой, М. Вевёрка, Р. Коллинз, А. Гиденс, Л. Болтянски и др. Примечательно при этом, что сама социология переживает самый что ни на есть настоящий «расцвет» – если судить хотя бы по числу неимоверно выросших прикладных социологий, не говоря уже о новых «видах» и «подвидах» социологии (например, «визуальная социология»), включая сюда и самые экзотичные варианты (скажем, «гламурная социология» (Иванов 2008.) Что же касается теоретической социологии, то и она, как никогда, отмечена знаком плодородного изобилия – теоретическая социология стала полипарадигмальной наукой, число школ и направлений в ней беспрецедентно подскочило вверх. Одна за другой возникали неизведанные территории социума, включая и такую знаменитую нынче terra incognita, как повседневность. И все-таки тематический триумф социологической науки не смог скрыть самого главного – социология на рубеже XXI столетия оказалась в кризисе, природа которого стала ведущей темой среди социологов.

Об откровенном равнодушии академической социологии к реальным проблемам социума убедительно заговорил еще Р. Чарлс Миллс, который называл это равнодушие «интеллектуальным упущением» современных ему ученых, а грандиозную конструкцию Т. Парсонса оценил как праздную «великую теорию». В конце 1950-х, когда в общественной науке царило заметное умиротворение, рождаемое симптомами «общества всеобщего благоденствия», академическая социология еще пыталась сохранять свой авторитет чисто теоретической науки, объясняя критическую позицию таких исследователей, как Ч. Р. Миллс, избыточной склонностью к популизму и левой политической ориентацией. Но уже в 1970-е годы, в эпоху критических работ А. Гоулднера, такая оценка «неравнодушной социологии» едва ли стала казаться убедительным аргументом.

* * *