Петербургская социология сегодня – 2015. Сборник научных трудов Социологического института РАН

В самом общем виде об этом постоянно говорит Э. Гидденс в связи с дефиницией природы социологии. «Социология не только наука о современном обществе, она становится значительным элементом его выживания <…> Наше мышление и наше поведение испытывают сложное воздействие социологического знания <…> Социология находится в рефлексивных отношениях с людьми, чье поведение она изучает» (Гидденс 2005: 637–638). Более «активистски» аналогичный вопрос ставит М. Буравой: «Мы потратили сто лет на построение профессионального знания, перевод здравого смысла в науку, и сейчас более чем готовы к выполнению систематического обратного перевода, перемещая знание туда, откуда оно пришло» (Буравой 2007: 124). Впервые же, однако, понимание того, что принцип «чистой социологии», «социологии ради социологии» как некоего «le art pour le art» – это тупиковый способ существования общественного знания, пришло к социологам, прежде всего, к занимающимся даже не теоретической социологией, а конкретными исследованиями. Французская исследовательница К. Клеман недавно напомнила, что «некоторые социологи, в частности Алан Турен, даже включили этот момент – обсуждение результатов исследования с объектом исследования – в свою методологию» (Общественная роль социологии 2008: 74). По существу, речь идет о такой программной максиме, которую удачнее всех сформулировал М. Вевёрка, обозначив ее как реституция социологического знания. Опять же имеется в виду возвращение социологического знания его подлинным владельцам – членам гражданского общества, имеются в виду «попытки социологов связать знания, полученные или накопленные им/ею, науку, с вопросами, которые волнуют публику. Например, можно выполнить исследование по профсоюзам или борцам за права человека и начать обсуждение результатов с профсоюзными лидерами или активистами борьбы за права человека. Эту работу исследователи часто называют “реституция”, то есть возвращение тем, кто затронут в исследовании, возвращение им знаний, полученных от них, с их помощью, например, метода глубинных интервью» (Вевёрка 2009: 12). Вопрос о «возвращении социологии» в лоно гражданского общества имеет свою финансово-экономическую сторону. В одних странах социология финансируется не зависимыми от правительства бюджетами частных университетов, фондов и проч., в других – государственное бюджетирование составляет значительную часть финансирования деятельности социологов. Университетская зависимость социологии придает последней герметически-академический характер, а в последнее время (в связи с расширением масштабов бизнеса образовательных услуг в университетах) ― такой же закрытый образовательный лоск. Что собственно не сильно способствует открытости «гражданскому сектору», если не считать тех социологических услуг, которые покупает для своих нужд «конкретный» бизнес. Зависимость же социологии от государственного бюджета и вообще, похоже, снимает проблему «свободного творчества» как таковую на, казалось бы, очевидных и «легальных» основаниях: «кто нас ужинает, тот нас и танцует». У проблемы с условным названием «возвращающаяся социология» нет простых решений. Но общий тренд очевиден. Каким бы «незапланированным» испытаниям ни подвергалось современное общество, оно уже при первой возможности опирается на политическую культуру гражданских институтов. Или, как пишет А. Турен, «Сегодня существуют бок о бок общества, становящиеся всё более гражданскими, где большое число действующих лиц оказывает влияние на политические решения» (Турен 1998: 21). Ориентация социологического компаса на гражданское общество – это в значительной степени борьба за достойное и независимое бюджетирование социальной мысли как социологической работы. В конце концов, многое, если не все, зависит от того ответа, который мы даем на вопрос: «Может ли быть “бюджетное общество” “гражданским обществом”?» Посильные размышления см.: «Может ли бюджетное общество быть гражданским обществом?» (Щелкин 2013: 340–341).