Петербургские очерки

После 4 апреля между двумя ретроградами происходил следующий разговор: «Надобно теперь государя вывести с ошибочного пути, по которому он шел столько лет: что за реформы, что за глупая гласность, к чему все эти сделки? Ведь прежде жили без них». «Вы правы, — отвечал другой, — но зато Шувалов примется за дело; он поворотит государя на хороший путь; теперь уже не будут нам жужжать в уши реформами». «Ну, а как государь будет упираться?» — «Не бойтесь: Шувалов сумеет его держать в руках; по струнке пойдет, голубчик».

И точно, голубчик идет по струнке: Шувалов царствует. Друга своего Грейга он назначил товарищем министра финансов, но это лишь для виду. Грейга предназначает Шувалов в морские министры, когда сделает шах и мат Константину Николаевичу, а в министры финансов он прочит своего двоюродного брата, графа Петра Григорьевича Шувалова, женатого на Гагариной, который финансовыми статейками в разных журналах явно доказал и свою умственную неспособность и свое незнание финансового дела, того самого Петра Григорьевича Шувалова, который в последние годы жизни императрицы Александры Федоровны заведовал расходами двора ее. Теперь Шувалов (Аракчеев) прогнал товарища министра юстиции Стояновского; на место его он посадил своего приятеля, графа Константина Палена, и очень озабочен старанием удалить Дмитрия Милютина и заменить его киевским Безаком, в товарищи которому по Военному министерству он прочит своего друга, графа Владимира Бобринского (старший брат которого женат на сестре Шувалова). Папеньку своего он прочит в министры двора, когда схоронят давно умершего старика Адлерберга; родного брата своего, графа Павла, женатого на Белосельской, он прочит в московские генерал-губернаторы, а шурина своего, графа Александра Бобринского, в статс-секретари Комиссии принятия прошений. Таким образом он надеется «обшуваловить» всю Россию.

Нахальство этого временщика неслыханно: подобного не бывало со времени Аракчеева. В одном из заседаний Совета министров он, опираясь на слова «Рескрипта 13 мая», где сказано «об удалении чиновников неблагонадежных», объявил, что ему, как начальнику тайной полиции, лучше всего будто бы известны свойства и направление каждого лица и потому, дескать, «следует ему предоставить право увольнять по его благоусмотрению чиновников всех ведомств». Некоторые министры для сохранения своих мест подчинились бы этому нахальному требованию, но Константин Николаевич, как брат царский, Горчаков, как старик, и Дмитрий Милютин, как министр самостоятельный, восстали против, и дерзкая попытка временщика осеклась до поры до времени.

Ретрограды весьма неблагосклонно смотрят на земские учреждения. Их усилиями оттянуто во многих губерниях утверждение губернаторами уездных смет. Между тем они составили закон, утвержденный Государственным советом и подписанный государем 21 ноября, по которому земским собраниям запрещалось налагать подати по части промышленности выше известной нормы. Нельзя отрицать, что невозможно предоставлять каждому уездному собранию право утверждать налоги, но, во-первых, право это следовало бы перенести в собрания губернские; во-вторых, несправедливо давать закону обратное действие; в-третьих, невозможно и нелегко было уничтожать 21 ноября раскладки, долженствующие войти в силу 1 января. Но ретрограды знали чего хотели. За невозможностью отменить закон о земских учреждениях они хотели по крайней мере сделать его неудобоисполнимым, поставить земские учреждения в положение неисходное, заварить всеобщую кашу, а потом свалить всю вину на земство, аки будто бы непокорное. Это все равно что, приковав человека к стене, упрекать его, зачем он отказывается от прогулки.