Петербургские очерки

В 1841 году граф Клейнмихель, значение коего при дворе возрастало ежегодно и начинало уже внушать зависть и опасение старым придворным холопам — Чернышеву, Бенкендорфу и прочей сволочи в андреевских лентах, — не довольствовался уже званием дежурного генерала Военного министерства и захотел быть военным министром. Он расставил уже свои батареи при дворе, вел свои подкопы, но дело ему не удалось. На случай назначения своего военным министром Клейнмихелю хотелось иметь в запасе дежурного генерала, а идти в подручники к грубому и дерзкому Клейнмихелю охотников было не много. Князь Василий Андреевич на подобные вещи внимания не обращает: он не заносчив, он весьма терпелив и все готов был перенести, чтобы только, как говорили на языке того времени, сделать карьеру. Он согласился идти в дежурные генералы под кулак Клейнмихеля, и оба они работали сообща, чтобы дать стречка Чернышеву, но этот последний в течение сорокалетней холопской службы заматеревший в придворных интригах, знавший насквозь Николая Павловича, от коего неоднократно и с подобострастием выслушивал слово «дурак», умел своими собственными происками оградить себя от происков своих врагов. Чтобы избавиться от них, он устроил дело таким образом, что Клейнмихелю обещано было место главноуправляющего путями сообщения, в то время занятое графом Толем, который был уже весьма болен и быстро склонялся к могиле, в которую вскоре и сошел. Чтобы удалить Василия Андреевича от двора, Чернышев выпросил для него у государя звание начальника штаба у инспектора всей поселенной кавалерии графа Никитина. Чернышев представил Николаю, что весьма лестное назначение для полковника — быть начальником штаба у такого генерала, который командует тремя корпусами и под начальством своим имеет с лишком тридцать генералов. Под этим предлогом Чернышев выпроводил Василия Андреевича осенью 1841 года из Петербурга в Чугуев, не предвидя, что семь лет спустя Василий Андреевич вернется из Чугуева его товарищем и преемником.

Мы видим из Библии, что Иаков для получения в замужество двоюродной сестры своей Рахили четырнадцать лет пас стада отца ее. Эти четырнадцать лет ровно ничего не значат в сравнении с тем семилетием, которое провел Василий Андреевич на выправке перед Никитиным, в страхе и трепете перед строгим начальником. Алексей Петрович Никитин был отличным артиллерийским офицером и уже в Отечественную войну 1812 года, еще находясь в чине полковника, славился как отменной храбростью, так и умением распоряжаться артиллерией на поле сражения; впоследствии он командовал кавалерийским корпусом; наконец, по смерти графа Витте — всеми военными поселениями на юге России; был хорошим практиком в сельском хозяйстве, заботился о благосостоянии вверенных ему солдат, но так, как заботились о них в старину, то есть считая солдат хотя и людьми, только не себе подобными. Но во всем, что не касалось до артиллерийской науки, граф Никитин отличался полным и совершенным отсутствием всякого образования; все, что совершилось или изобретено было в Европе после 1815 года, эпохи возвращения наших войск в Россию, было ему совершенно чуждым, да и по Европе-то он прогулялся с своей артиллерийской бригадой в 1813, 1814 и 1815 годах, нимало не замечая ничего вокруг себя. Он был до того необразован, что, возвращаясь из Петербурга в Чугуев, он, в первый раз в жизни своей прибыв на железную дорогу и в ожидании звонка сидя на скамье в общей пассажирской комнате, спросил у сопровождавшего его зятя графа Орлова-Денисова: «Федор, когда же мы двинемся с места?» Старик воображал себе, что он в пассажирской комнате так и поедет из Питера в Белокаменную. Никитин сохранил привычку русского восемнадцатого века говорить ты всем своим подчиненным без исключения и никогда не позволял им садиться перед собой (исключая, разумеется, времени обедов и ужинов). Он вставал ежедневно в шесть часов утра, и в семь часов начальник его штаба уже обязан был находиться в его кабинете в мундире и, стоя перед сидящим в кресле Никитиным, докладывать ему дела, никогда не слыша от него слова вы, а всегда ты. Доклад и, следовательно, стояние на ногах продолжались иногда часа по два и по три, потому что Никитин, никогда не бывший бойким чтецом, на старости лет читал уже плохо и посредством очков; сверх того, как все люди ограниченного ума, он любил многословные рассуждения о том, чего не понимал.

Василий Андреевич выносил все причуды Никитина; в семь часов утра являлся к нему в кабинет в мундире и, стоя на ногах часа по два и по три, выслушивал постоянные слова: «Ты, братец». Княгиня Ольга Карловна на своем оригинальном языке впоследствии сказала однажды одной из сестер Василия Андреевича: «За семь лет, проведенных у Никитина, мужу моему все грехи его отпустятся на том свете; когда он умрет, тело его останется нетленным».

Холопское усердие Василия Андреевича награждено было в 1842 году чином генерал-майора, а в 1845 году званием генерал-адъютанта.