Петербургские тени

Потом как-то приезжаю к Анне Андреевне, а Бродский, Рейн и Найман от нее уходят. Ахматова стоит на крылечке и машет им ручкой. Когда они удалились, она повернулась ко мне и изрекла: «Если с этим мальчиком ничего не случится, то это будет большой русский поэт». Я сразу поняла, о ком из этой троицы она говорит. Только у Бродского было такое лицо. Он напоминал Христа с картин раннего Возрождения. Тогда изображали Христа золотым.

Когда Иосиф впервые оказался у нас на Грибоедова, он был совершенно сражен. Воскликнул: «Боже, куда я попал!». Сразу бросился к полкам, нашел два тома прижизненного Батюшкова…

АЛ: Все-таки это мальчик из полутора комнат…

ЗТ: Вы знаете, что Александр Александрович Пушкин, генерал, последние годы проживал в том же этаже дома Мурузи, что Иосиф. Комната Бродских была по-своему роскошная. Высокие потолки, огромные окна. Разделялась аркой, за аркой было что-то вроде алькова, окна выходили на Спасскую площадь. Конечно, все это в жуткой коммуналке. Со своими антисемитами, хулиганами.

Нельзя сказать, что родители Иосифа были характерные евреи… Ну, может, в большей степени мать. Не знаю, кто Мария Моисеевна по образованию, но работала она бухгалтером. Девичья фамилия – Вольперт. Ее родная сестра – актриса Дина Вольперт из театра Комиссаржевской, а до этого – из БДТ. Помню ее в каких-то спектаклях вместе с Никритиной. Еще до Товстоногова, конечно. Иосиф о тетке всегда говорил с большой симпатией.

АЛ: У Бродского, как я понимаю, были непростые отношения с родителями. В первую очередь с отцом. В книжке Лосева написано, что свое имя он получил в честь Сталина.

ЗТ: Это были люди очень правильные. Иосиф горячо любил мать и отца и всегда сокрушался по поводу их наивности. В восьмом классе он перестал учиться. Посреди урока попросил у учительницы разрешения выйти в туалет – и больше в школу не возвращался. Вдруг понял, что для него это пустая трата времени. Родители его решение восприняли как катастрофу. Александр Иванович, желая предостеречь сына от еще более безрассудных поступков, отнес его дневник в Большой дом. С этого момента его и взяли на заметку. Когда мы познакомились и на электричке возвращались от Анны Андреевны, он мне все это повествовал. Говорил, как трудно жить в одной комнате, если близкие ему люди не понимают, что он поэт… Уже тогда он поразил меня своими познаниями. Читал наизусть длиннющие стихотворения Батюшкова. Для Иосифа, конечно, было очень важно, что мама занималась Баратынским. Потом она Баратынского ему подарила – нет, не двухтомник, подготовленный ею для «Библиотеки поэта», а другое издание… Представьте, во время войны случился какой-то юбилей, и Фадеев решил это отметить. Выпустили книжку – тоже составленную мамой, – на очень плохой бумаге, в неважном переплете. Эта книга была с Иосифом и в тюрьме, и в ссылке…

Когда вышел двухтомник, Анна Андреевна принесла маме в подарок том Баратынского, некогда принадлежавший Блоку. В этом томе – три закладки, на них рукой поэта написаны первые строчки его любимых стихов. Этот том я показывала Иосифу, и он все пытался его у меня выпросить, но я не дала. А вот прижизненного Батюшкова в кожаном переплете он у меня все же выцыганил.

АЛ: Для Бродского имело значение то, что вы – архитектор?

ЗТ: Архитектурные темы возникли сразу… Как-то гуляем около Инженерного замка. Я ему показываю окна комнаты, где убивали Павла. Когда-то на этом месте я встретила Анну Андреевну и она мне сказала: «Вчера арестовали Леву»… Подходим к Петру перед замком. Я говорю: «Вот мой любимый памятник» – «А Медный всадник?» – «А Медный всадник для меня чернильница» – «Ну и дура. А еще архитектор». Дальше Бродский объясняет: «Памятник – это не скульптура, не архитектура, памятник – это идея. С этой точки зрения в Ленинграде только два гениальных памятника. Медный всадник и Ленин на броневичке». Я, разумеется, хихикнула. Иосиф продолжает: «Медный всадник… Император на вздыбленном коне. Опирается с одной стороны на Адмиралтейство, с другой – на Сенат и Синод. За ним встает купол Исаакия, а показывает он на Академию наук. Ленин на броневичке… С одной стороны – райком партии, с другой – Кресты, на всякий случай сзади – Финляндский вокзал, а показывает он на Большой дом». Или был такой разговор. Едем из Комарово от Ахматовой, выходим на Финляндском вокзале, идем вместе к набережной, а он говорит: «Тут архитектуры нет. Только Кресты. Все остальное мусор»…

Мы вообще много времени проводили вместе. При этом, как вы понимаете, никакого романа у нас не могло быть. У нас разница в двадцать лет.

АЛ: Ну с восьмилетней Настей у него точно был роман.

ЗТ: Когда Иосиф писал Насте из Норенской, она была для него как бы воображаемая дочка. В этих его письмах и стихах ни одного фальшивого звука. Душа как есть. Нараспашку. Удивительно все чисто.