Петербургский пленник

С того концерта в Зимнем дворце минуло полгода. Тоскливое чувство, которое поселилось в душе Дмитрия Николаевича после отъезда Саши Тучковой в Москву, все-таки притупилось. Он продолжал накапливать денежную массу, давая концерты здесь и там, не вполне понимая зачем. А потери в его коллективе продолжались.

В одну из ночей Полина была с ним особенно нежна, все целовала, целовала разные участочки его тела и вдруг залилась слезами. На все его расспросы она отвечала еще более горьким плачем. Наконец, сквозь слезы сказала:

— Я выхожу замуж, Митенька. Ты не думай, не из-за денег. Он меня обожает, начал строить какой-то особенный загородный дом, где мы будем жить. Но мне так жаль расставаться: и с тобой, мон ами, и с труппой нашей и с вольным житьем в свое удовольствие… Мне захотелось иметь детей, понимаешь?

— Благословляю. Поленька. Надеюсь, ты будешь счастлива. А если жизнь с этим типом не сложится, мы всегда будем рады твоему возвращению…

На Литейный проспект, 36 он продолжал ходить. Вот и сейчас лежал в постели его обитательницы, отдыхая после продолжительного соития.

— Ты Митя, тоже стареешь, — сказала Панаева. — Волосики на груди у тебя седеют…

— Не могу сказать того же о тебе. В твоих черных волосах ни сединки, а тело как у кобылки, готовой откликнуться на первый призыв жеребца!

— Фи, что за гусарский комплимент?

— Хорошо, вот Вам другой:

Когда б я паспорт заграничный, как люди умные имел
И мог слоняться по Европе в отдохновении от дел
Каноны строго соблюдая и проторенные пути
Я во Сикстинскую капеллу вполне понятно мог зайти
Лик и грудь мадонны созерцая,
Я в душе бы ухмыльнулся: шиш!
С Панаевой Авдотьей не сравнишь…

— Вы отъявленный льстец! Но я почти растаяла… Это ведь экспромт?

Экспромтом стих, конечно, не был, Митя сочинил его пару лет назад к дню рождения некой дивной сотрудницы и там было еще много дифирамбов, ну а теперь вот решил один использовать…

Вдруг в квартиру кто-то вошел. Митя пошевелился, собираясь встать.

— Лежи, это Иван. Ему я ревновать не позволяю.

Бесцеремонный Иван Иванович просунул голову в спальню жены, рассмотрел любовников и хмыкнул:

— Почему я не удивлен? Хват ты, Лазарев, как есть хват! А знаешь, ведь ты очень похож на одного шансонье, который называет себя «мьсе Персонн». Он поет в ресторане гостиницы «Северной», не бывали? Так вот, выступает он всегда в маске, но по стати, ухваткам и голосу вылитый ты!

— Это и есть я, — вдруг признался Митя. — Каждый зарабатывает на жизнь по-своему…

— Да ты что! Ну, брат, удивил! Знаешь, Дотти, как он поет? Как бог, ей-ей, лучше бога! Надо обязательно сводить туда всю нашу кампанию. Ты не против, Митя?

— Приходите. Посажу вас на лучшие места… Вы не шокированы, Авдотья Яковлевна?

На входе в ресторан его перехватил Арнольд и сказал заговорщицким тоном: — К Вам, Дмитрий Николаевич, приезжал фельдегерь. Оставил запечатанный конверт у Екатерины Александровны…

Хозяйка тоже была встревожена: — Не иначе Вас вызывают к императору?

В конверте же была записка: — «Завтра, 21 июня в 10 часов Вам надлежит прибыть в канцелярию Министерства иностранных дел Российской империи».

И вот он сидит в приемной канцлера и ждет приема к «самому». Секретарь явно его разглядывает, но от прямого обмена взглядами уворачивается, смотрит в окно. «Эх, крыса ты канцелярская! — думает Дмитрий Николаевич. — Полагаешь, схватил удачу за хвост, сидишь на теплом месте. Но так ведь и просидишь до старости, а мира не увидишь, толкового дела не сделаешь. Но ему эти эмпиреи, скорее всего, до лампочки: деньги капают, да и взяточки, поди, вымогать научился…»

Тут ход его вялых мыслей был прерван: пожалуйте к министру!

Горчаков был похож на свои портреты: сухощавый, гладко выбритый («Хоть один не косит под орангутанга!»), с плотно сжатыми губами и проницательным взором за очочками. Он поднялся с кресла, шагнул навстречу и спросил:

— Вы Лазарев? Американец?

«Вообще-то русский» — хотел сказать Дмитрий Николаевич, но решил экономить время и сказал:

— Да.

— Это Вы посоветовали императору вступить в союз с конфедератами?

— Да.

— Заодно с нашими врагами Францией и Великобританией?

— Сегодня враги, завтра друзья и всегда политические партнеры.

— Метко и емко сказано, по-дипломатически. Но союз с рабовладельцами для всех чреват потерей лица…

— Поэтому конфедератов надо убедить от рабовладения формально отказаться — тем более, что это исторически неизбежно. Как в случае с нашим крепостничеством.

— Ну, внутрироссийские дела мы здесь обсуждать не будем. А что Вы скажете, если я предложу Вам поехать туда, откуда Вы приехали и попытаться убедить вождей Конфедерации на эту меру?

— Скажу, что инициатива всегда наказуема и всегда однотипно: сам предложил, сам и сделай.