Петербургский пленник

— Когда он придет в себя, добейтесь от него четких данных о его финансовой состоятельности и о страховке. Мы не можем терять деньги на том основании, что пациент скончался…

Смерть и Дженни настолько были далеко друг от друга в Митином сознании, что он продолжал не верить сообщению хирурга, хотя слова его стали крутиться на сетчатке его невидящих глаз в виде ленты: — Мы не боги… Она умерла… Но вот эта круговерть прекратилась, оставив лишь транспарант «Она умерла». Он выпрямился на диване, вытер рукавами глаза, повернулся к нудящей медсестре и сказал:

— Я понял. Она умерла. Я должен вам деньги?

— Вы же понимаете, что мы понесли большие траты на эту операцию…

— Да, я понял. Простите, где здесь туалет?

— Да, да, приведите себя в порядок. В коридоре, сразу за углом.

Лазарев встал, нашел туалет и огляделся внутри него. За кабинками виднелось высокое окно с рамой, открывающейся вовнутрь. Он легко вспрыгнул на подоконник, открыл эту раму, протиснулся в окно, спрыгнул на газон и быстрым шагом пошел к высокой изгороди, возле которой рос клен с пышной кроной. В два счета он залез на дерево, перебрался на изгородь с внешней стороны и спустился в окружающий госпиталь парк. Через десять минут он был уже далеко от этого проклятого госпиталя, который обрушил его надежды на счастливую жизнь.

В дальнем углу парка, на склоне, обращенном в сторону долины р. Камберленд, Дмитрий Николаевич просидел несколько часов: сначала бездумно, оживляя в памяти лишь те или иные эпизоды своей жизни с участием Дженни («Милая, как же так, что я теперь без тебя буду делать?»), потом стал вяло соображать, что, в самом деле, теперь ему делать? В пистоне на поясе он нашел пять монет: четыре серебряных номиналом в один доллар и одну золотую в десять. «Реализовать их надо у нумизмата, не в ломбард же нести…»

Потом он снял с себя серый китель с двумя рядами латунных пуговиц («одной нет, другая вот вот оторвется») и дурацкими желтыми галунами на рукавах, встряхнул его пару раз и побил рукой в попытке избавить от пыли и повесил на куст, на солнце — пусть прожарится. Снял порядком запылившиеся черные короткие сапожки из мягкой кожи (сшил на заказ) и носки, а потом голубоватые брюки (из хлопковой джинсы!) с не менее дурацкими желтыми лампасами, тоже побил их и повесил рядом с кителем. Снял и белую свободную рубашку, осмотрел ее критически и сморщился: воротник, конечно, далек от свежести. Ну а вместо уставных кальсон он носил свободные трусы из ситчика (в достатке сшила Дженни), в которых и стал расхаживать под лучами еще жаркого предвечернего солнца, поглядывая с неудовольствием на свое бледное тело и загорелые кисти рук и перебирая возможности легализации в современных Штатах.

— Эй, снежок! — раздался вдруг наглый голос за его спиной. Лазарев повернулся и увидел двух молодых афроамеров (мулатов, наверное…) — тощего и одутловатого — вышедших из кустов и покручивающих в руках ножи-бабочки. — Гони баксы, козел голый!

Митя почему-то совсем не дрогнул (а в России всегда подонков опасался), подошел к сапогам и вынул один носок, затем достал из брюк монеты, бросил их в носок и крутнул его в воздухе.

— Че ты там носком драным машешь? Нас пугать им вздумал?

Митя стремительно сблизился с грабителями (они резко раздвинулись в стороны), крутнулся на месте, намеренно подставив спину толстому и, завершая оборот, ударил сунувшегося к нему с ножом жирдяя монетами в лоб. Тот молча рухнул на землю, а Митя, продолжил движение, уходя с линии удара тощего ниггера, помог ему левой рукой проскочить мимо себя и ударил тем же кистенем в затылок. Этот улегся почти рядом с первым и тоже молча. Ну а Митя приступил к действию под названием «грабь награбленное»…

Через два часа он вышел из электропоезда в Нэшвилле, держа в руках упакованный в бумагу тюк, в котором была его конфедератская форма и кое-какие лишние шмотки с тел грабителей, оставленных в парке в одних трусах и связанными. Сдав тюк в автоматическую камеру хранения, Лазарев двинулся на поиски нумизмата, продолжая ощущать брезгливость от вынужденного ношения чужих брюк и ветровки. Под вечер народу на улицах этого города, расположенного в субтропическом поясе, было много: одни шли с работы, заходя по пути в магазины, другие только окунулись в праздную вечернюю жизнь. Перед глазами Мити мелькало великое антропологическое разнообразие, но он практически никого не замечал, разглядывая на своей сетчатке милую рожицу Дженни — почему-то именно ту, с которой она появилась перед ним в том лондонском баре…

Вдруг его будто толкнул кто изнутри: он очнулся от грез, повернул голову и увидел вывеску «Нумизмат». Повернул и, как манекен, вошел внутрь стеклянной лавки. Через пятнадцать минут он вышел из нее с двумя тысячами баксов в кармане, сознавая, что вислоносый еврей «обул» его не менее чем на тысячу. Но торговаться в этот раз не было никакой охоты.

Глава вторая, в которой герой находит в Нэшвилле оазис