Петербургский пленник

«Правда, один выпал как раз на сегодня, — отметил по пробуждении Митя. — Причем, боженька поливает город от души, словно желая очистить его улицы от мусора и сделать „мадди уотерс“ еще грязнее… Значит, службу можно отставить до завтра и подремать всласть еще часика три. Потом выпить кофе (его варят во Французском квартале Нью-Орлеана как в Париже: с пеночкой, ароматный, бодрящий…), дождаться обеда (и пищу здесь готовят по-французски, изобретательно, хоть и без излишеств, вроде лягушачьих лап), а после сиесты можно отправиться в гости к мадам Эбер. Вообще-то к Полю Эбер, но что мне перед собой лукавить: поеду я к нему ради общества его жены, Жюли Эбер, урожденной Дюмонтье…»

Митя вспомнил, как подлетела к нему мадам Эбер в доме губернатора Луизианы, куда он был приглашен почти сразу по приезде в Нью-Орлеан. «Как же, рекомендация Джо Бенджамина много стоит… Вот тоже человек, который искренне обрадовался воскрешению Мэтью Лазарева из небытия… А Жюли буквально кинулась на шею и зацеловала лицо без разбора! А потом говорила, говорила, окидывая его всего восхищенными взглядами…»

— Мы ведь оплакали Вас, Мэтью, — радовалась она, — а Вы, оказывается, живы и здоровы! Как хорошо! Ваш союз с Дженни так нам нравился! А как Вы пели… Я никогда не слышала подобных песен… А что, Дженни, ей удалось выздороветь? Нет? Жаль. Но Бог наверняка взял ее в рай — иначе кого же туда брать?

При расставании Жюли взяла с мсье Лазарев обещание приезжать в ее дом всякий раз, как удастся отлучиться со службы, и пару раз Митя заезжал к Эберам. Поль всегда был с ним радушен и считал своим долгом занять беседой минут на двадцать, после чего говорил что-то вроде:

— Мой лимит времени исчерпан. Еще минута и Жюли не пустит меня сегодня к себе в спальню — так она жаждет общения с Вами. Я ревную, если Вас это интересует. Но если вызову на дуэль и убью, то придется тут же стреляться самому, иначе меня убьет Жюли. Надеюсь, Вы не воспользуетесь ее к Вам слабостью?

На что Лазарев отвечал пожатием плеч, как бы говоря: «Если вашей экспансивной жене взбредет подобное в голову, разве сумею я ей воспрепятствовать?»

С Жюли он все же держался ровно и на ее многочисленные фривольности реагировал или снисходительной улыбкой или двумя-тремя беспечными фразами: мол, Вам хочется шутить со мной, так шутите, сколько хотите… Хоть иной раз на ее сексапильную настойчивость ему очень хотелось ответить своей…

Сегодня от подобного испытания он оказался избавлен. Слуга сказал, что мсье и мадам уехали в театр и передали для мсье Лазарев записку. Он взял ее и прочел: «Мэтью, если Вы у нас появились, обязательно приезжайте в театр. Там состоится выступление тенора из „Пари опера“ и мы взяли билет в ложу для Вас. Ваша в душе Жюли». Митя поколебался (ехать не хотелось), но все же не решился обидеть милую женщину.

К началу представления он опоздал. Билетер был, однако, предупрежден мадам Эбер насчет мсье Лазарев и подвел его к нужной ложе. Когда трели тенора в зале сменились аплодисментами, Митя вошел в ложу, где тотчас был схвачен за руку неистовой Жюли и посажен рядом (Митя едва успел кивнуть Полю и получил ответный кивок):

— Я не предупредила Вас, но этот гастролер пожелал устроить певческое соревнование с любым желающим из зала. Один уже вызвался, сейчас будет выступать…

— Не хотите ли Вы сказать, что задумали вытолкать на сцену и меня?

— Но Мэтью! Кто если не Вы уймете гонор этого француза? Я безоговорочно верю в Ваш талант…

— Мой Бог… Вы прекрасны, Жюли, но Ваша красота меркнет на фоне Вашего самомнения…

— А Вы чересчур робки, капитан. Как Вам удается побеждать в боях? Но тихо, он начинает…

Вышедший на сцену молодой красивый креол в приличном костюме оказался обладателем красивого же насыщенного тенора, которым вполне профессионально исполнил (в сопровождении оркестра) арию Альмавивы из «Севильского цирюльника». Ему жарко аплодировали. Впрочем, Жюли все же просветила Митю, что этот креол является штатным тенором местного театра.

Завязалась дуэль: заезжий ответил арией трубадура из одноименной оперы Верди, а местный — арией герцога из «Риголетто» того же автора, затем последовали две арии Альфреда из «Травиаты» (первую спел парижанин, вторую орлеанец), потом была исполнена ария Папагено из «Волшебной флейты» Моцарта, а местный взял и отчебучил арию Керубино из «Свадьбы Фигаро»! (Для несведущих в оперном искусстве: эта ария написана для сопрано, ее исполняют либо мальчики, либо девицы, переодетые «под мальчика»). Креол, конечно, арию «загрубил», но все равно получилось здорово, зал взорвался аплодисментами.

Парижанин вдруг потребовал изменить условия турнира и исполнять впредь только народные песни или непрофессиональных авторов. И спел для начала «Марсельезу», да так зажигательно, что зал встал с кресел и стал ему подпевать. В ответ креол попросил из оркестра банджо и стал на нем наигрывать, а потом запел простенькую, но чрезвычайно популярную у конфедератов песню «О, Сюзанна»: