Петербургский сыск. 1874 год, февраль

Неприятно, когда приходят из той жизни люди и напоминают, каким способом получены деньги. Каждый имеет способности, но не каждого эти способности кормят. Вот Тимофей тогда сорвался и не устоял от соблазна забрать себе прекрестенские тридцать тысяч, хотя знал наверняка, что на квартире можно разжиться и более весомой суммой, надо только в следующий раз лучше подготовиться. Он до сих пор не мог понять, как его глаза застлала красная пелена и такая жадность одолела, что не сдержался и сам своею рукой накинул на отставного поручика верёвку.

Хорошо, что тогда так обошлось. Загляни Гришка в сумку, так глаза бы загорелись, мог бы руку и на него поднять. Деньги, особливо большие, из человека зверя делают, лучше в такие минуты не попадаться на пути. Зашибёт и не почувствует. Тимофей всех мерил своим аршином, раз уж он таким уродился, так и все таковы. Только у каждого есть заветная сумма, которая может оправдать любое злодейство, даже самое кровавое и непредсказуемое. Подумаешь, человек по земле ходит, а случись так, что его не станет. Кто о нем слезу уронит, кроме родных? Да, никто. Я и знать не знал бы о нем, прогуливаясь по проспекту, размышлял Тимофей Иванович Синельников, обладатель немалого богатства, спрятанного до поры, до времени, ну. Зарезали, удушили, на части порубили. А мне какое до этого дело? Да, никакого, ежели б я с этого прибыток какой имел, тогда да. Может быть, и пожалел бы убиенного или убиенных, а так.

На лице Синельникова появилась мечтательная улыбка. Я сам по себе, сам – царь, сам – Бог.

Мельников таился позади, быстро юркая в подворотни, чтобы Тимофей не заметил слежки. Синельников же и не помышлял оборачиваться, шёл медлительным шагом, наслаждаясь февральским морозным воздухом, и бросал взгляды под ноги, чтобы не оступиться на прихваченных льдом деревянных плитках, которыми был выложен проспект.

Присутствовало только одно единственное желание, вырваться из душных объятий города, как он считал, на свободу, стать хозяином и больше не думать ни о чем приносящем тревожное состояние.

Сыскной агент сейчас жалел, что не надел под пальтишко фуфайку. Как говорила жена. Не послушался, все норовил наперекор сделать, вот и мёрзнет. Вроде бы и мороз не такой большой, а достаёт до самых костей. Кажется, что они стали поскрипывать, немного и развалятся, наподобие ледяных сосулек с крыш. Мельников терпеливо шёл за вальяжным господином, зубы выщёлкивали дробь.

– Прогуливается, – ругнулся более крепким словцом Иван, – нет, чтобы у тёплой печки ноги греть, – при воспоминании об огне, Мельникову стало не по себе и он поправил воротник потрёпанного пальтишки, – прогулки устраивает.

Когда по улице проезжали сани или повозка к морозному ветру добавлялась и волна, обдающая холодной волной воздуха.

Наконец, Синельников свернул с проспекта на Провиантскую улицу.

– Домой, – полегчало сыскному агенту, – ну, и, Слава Богу. Хоть отогреюсь малость, не то слягу с горячкой.

Глава двадцать шестая. Сыскные посиделки…

Путилину не нравились разговоры о расследуемом деле вне стен кабинета, казалось, что сами стены помогают в решении многих вопросов. Вот и сейчас перед Иваном Дмитриевичем сидели ёрзающий на стуле Миша Жуков и, закинувший ногу на ногу, уверенный в себе штабс—капитан Орлов.

– Итак, господа сыскные агенты, – Путилин откинулся на спинку кресла. – что мы имеем на данную минуту по убийству на Курляндской?

Вопрос был не праздный, прошло несколько дней и пора подвести итоги добытым сведениям, чтобы избрать один, а может, и несколько дорог, по которым следовало двигаться дальше, а не распаляться по мелочам. Надворный советник Соловьёв занят исключительно забытым делом отставного поручика Прекрестенского и не было нужды отвлекать его от решения этого непростого вопроса.

Агенты переглядывались, но никто из них не решался первым начать. Пока Василий Михайлович не поднёс ко рту кулак и прокашлялся.

– В последние дни я встречался со вдовой, если ее можно так назвать, и свидетелями подписания духовного завещания…

– Так—так, – кивнул Путилин, но тут же пожалел, что перебил Орлова.

– Выявились новые подробности составления этой бумаги. Мария Ильешова о содержании, тем более о составлении не знала…

– Прошу прощения, – сдвинутые брови говорили о большом внимании Жукова, – это известно откуда?

– Пока из ее слов и слов свидетелей.

– А вы уверены, что за три, – Путилин вопросительно посмотрел на штабс—капитана.

– Совершенно верно, за три.

– Вы уверены, что господин Ильешов ни обмолвился о духовном завещании?

– С уверенностью сказать не могу, но имею соображения.

– Я внимательно слушаю, – Иван Дмитриевич оперся грудью о край стола.