Петербургское действо

— Да, вымолвилъ Державинъ, вздохнувъ, ужъ нын служба стала, государь мой, не забава, какъ прежде была. Вы вотъ жалуетесь, что на часахъ ночь отбыть надо… Это еще давай Господи. A вотъ я, такъ радъ этому, ноги успокоить. A то во сто кратъ хуже, какъ пошлютъ на всти къ кому. Вотъ у фельдмаршала Трубецкаго, помилуй Богъ. Домочадцы его, хоть кого въ гробъ уложатъ посылками. То сдлай, туда сходи, въ лавочку добги, къ тетушк какой дойди, который часъ сбгай — узнай, разнощика догони — вороти. Просто бда. A то еще хуже, какъ съ вечера дадутъ повстки разносить по офицерамъ… Одинъ живетъ у Смольнаго двора, другой на Васильевскомъ острову, третьяго чортъ угналъ въ пригородъ Koломну, ради собственнаго домишки, либо ради жизни на хлбахъ у родственника… Такъ, знаете, какъ бываетъ, выйдешь съ повстками до ужина въ сумерки, самое позднее ужъ часовъ въ шесть, а вернешься въ казармы да заснешь посл полуночи. A въ семь вставай на ротный сбой да ученье, а тамъ пошлютъ снгъ разгребать у дворца, канавы у Фонтанки чистить или на мороз поставятъ на часы; да забудутъ смну прислать…

— Какъ забудутъ?

— Да такъ! Нарочно. Меня вотъ теперь нашъ ротный командиръ ни за что подомъ сть. Онъ меня единажды 12-ть часовъ проморилъ на часахъ во двору у графа Кирилы Григорьевича.

— Кто такой?

— Графъ Кирилъ Григорьевичъ? Гетманъ. Ну, Разумовскій. Нешто не знаете. «Всея Хохландіи самодержецъ» зовется онъ у насъ… Теперь только вотъ обоимъ братьямъ тсновато стало при двор, кажется, скоро подутъ глядть, гд солнце встаетъ.

— A гд это? вдругъ спросилъ Шепелевъ съ любопытствомъ.

— Солнце-то встаетъ? A въ Сибири. Это такъ сказывается. Да… Такъ вотъ, объ чемъ бишь я говорилъ. Да объ гоньб-то нашей. Пуще всего въ Чухонскій Ямъ носить повстки. Тутъ при выход изъ города гд овражина и мостикъ, всегда бды. Одного измайловца до нага раздли, да избили до подусмерти.

— Грабители?

— Да. Говорятъ будто вотъ изъ ихнихъ… И Державинъ мотнулъ головой на внутреннія комнаты. Два Голштинскихъ будто бы солдата, изъ Арамбова.

— Вотъ какъ?

— Да это пустое. Нын, что ни случилось, сейчасъ валятъ на голштинцевъ, какъ у насъ въ Казани все на татаръ, что ни случись, сваливаютъ. Надо думать, разбойники простые. Имъ въ Чухонскомъ Яму любимое сидніе съ дубьемъ.

— Что вы! Ахъ, батюшки! Вотъ я радъ, что вы меня предувдомили! воскликнулъ Шепелевъ. Я туда часто хожу. У меня тамъ… И молодой малый запнулся…

— Зазнобушка!

— Охъ, нтъ! То есть да… То есть, видите ли, тамъ живетъ семейство одно, княжны Тюфякины.

— Ну вотъ! Князь Тюфякинъ. Да. Я ему-то и носилъ прежде повстки. Нын онъ ужъ не у насъ.

— Ну, да, конечно. Онъ же, вдь, прежде преображенецъ былъ и недавно только въ голштинцы попалъ. Я женихомъ считаюсь его сестры…

— Хорошее дло. Чрезъ него и вы чиновъ нахватаете. Да и какъ живо! Но какъ же это вы съ масляницы здсь, а ужъ въ женихахъ.

— Ахъ, нтъ. Это еще моя матушка съ ихъ батюшкой поршили давно. Мы сосди по вотчинамъ и родственники тоже. Теперь, вотъ какъ меня произведутъ въ офицеры, я и женюсь! Такъ завщалъ родитель ихъ покойный. Но одинъ Шепелевъ былъ женатъ уже на одной Тюфякиной и она приходилась золовкой, что-ли, моей тетк родной. A невста моя, хоть и отъ втораго брака, но, можетъ быть, это все-таки сочтется родствомъ.

— Какое-жъ это родство! разсмялся Державинъ. Вмст на мороз въ Миколы мерзли. Любитесь, небось, шибко. Не бось, двица красавица и умница.

— Изъ себя ничего… Только я эдакихъ не жалую. Двица должна быть смиренномудрая. Такъ, вдь! A эта, насчетъ ума и другихъ прелестей — столичная двица! Молодецъ на вс руки. Ужъ очень даже шустра и словоохотлива. Она и родилась здсь. Батюшка мой, покойникъ, и матушка тоже заглазно мн ее опредлили въ жены. Ну, да это дло… Это еще увидится. Я отбоярюсь. Мн съ княземъ Глбомъ уже больно шибко не охота родниться.

— A что же? Онъ нын въ сил. Голштинецъ, хоть и русскій.

— Нехорошій человкъ. Я ужъ поршилъ отбояриться отъ его сестры.

И молодой малый тряхнулъ головой и усмхнулся съ напускной дтской важностію. Онъ, какъ ребенокъ, хвасталъ теперь предъ новымъ знакомымъ своей самостоятельностью, относительно вопроса о женитьб.

— Вы одни у матушки?

— Одинъ, какъ перстъ.

— И вотчины, и все иждивеніе будетъ ваше;

— Да, но… Шепелевъ снова запнулся въ нершительности: сказать или нтъ? И, какъ всегда, совстливость его и прямота взяли верхъ. — Нечему переходить-то… продолжалъ онъ. У матушки имніе хотя и есть… но покойникъ родитель оставилъ ей такой чрезмрный должище, что заплатить его не хватитъ никакихъ вотчинъ. Еслибъ и весь уздъ былъ нашей вотчиной, такъ не хватило бы.

— И въ этомъ мы съ вами ровни. У меня тоже немного. Но все-таки вы не живете въ казармахъ! прибавилъ Державинъ.

— Я у дяди Квасова, на хлбахъ…

— Господинъ Квасовъ. Гренадерской роты нашей. Знаю его за добрющей души человка, сказалъ Державинъ и въ то же время подумалъ про себя: «какъ этого лшаго не знать!»

— Онъ изъ лейбъ-компаніи, какъ-то странно сказалъ Шепелевъ, будто предупреждая вопросъ Державща. — Но я его очень люблю…