Петербургское действо

— Любовь, что пьянство, Алеханушка! Себя не помнишь… Да и сердце нешто спрашивается? A что смертью пахнетъ мн всегда любо было, воскликнулъ Григорій Орловъ чуть не на весь лсъ. Чудны вы, погляжу я. Ты вотъ въ трактиръ ломишься, гд Шванвичъ со всей своей компаніей буянитъ и гд тебя могутъ кіемъ или кулакомъ убить зря… Въ войн, въ битв на пушки, да на завалы лзешь, гд тебя самый лядащій нмецъ можетъ изъ пистоли уложить какъ муху… Ночью опять бываетъ, проселкомъ гд дешь, зная, что весь тотъ путь грабители заставили и, того гляди, ухлопаютъ изъ-за забора или изъ-за пня… Ну? A вдь не робешь, лзешь насмерть!.. A тутъ, въ любовномъ дл трусить, объ опаск думать!… Тутъ когда, бываетъ, тебя ждетъ твоя… твоя… Ужъ не знаю какъ и назвать-то… Вся-то жизнь твоя и душа-то твоя тамъ будто осталась съ вечера, да опять поджидаетъ… Такъ тутъ видишь-ли, раздумывай, да опаску соблюдай… Что ты братъ!!. Тебя знать еще не ждала. Смертью говоритъ пахнетъ. Тогда-то и любо братъ, какъ въ ночь то вы втроемъ на свиданіи: ты, она, да смерть за плечами.

Алексй Орловъ стоялъ понурившись и не шевелясь и уныло глядлъ въ чащу лсную.

— Что?.. Не по твоему?.. Эхъ, братъ, право, тмъ жизнь и мила, что смерть есть!

— Охъ, Гриша, Гриша…

— Чего?..

— Охъ, Гриша… Что ты мн сказалъ. Вдь за это хоть прямо на площади голову снимай.

Григорій Орловъ выпрямился.

— Голову! За что? Любовь никому не обида! A еслибъ и такъ. Пускай!.. Ты, Алеханушка, знать, еще не любливалъ никого, какъ я теперь. Голову, говоришь? Да десять, сто, ихъ сымай, тыщу… Голову! Да и самъ себ, коли нужно, оторву свою обими руками, да брошу ей въ ноги. На, молъ, чмъ богаты, тмъ и рады!!

Григорій смолкъ и, сдвинувъ шапку на затылокъ, проводилъ рукой по горячему лбу. Алексй тихо поднялъ голову и задумчиво глядлъ на круглый мсяцъ, сіявшій въ неб.

III

Прошло нсколько минутъ молчанія. Григорій Орловъ собрался было снова заговорить, но младшій братъ вдругъ поднялъ на него руку и сталъ прислушиваться. Оба вдругъ притаили дыханіе. Особый шорохъ послышался невдалек отъ нихъ; что то хрустнуло и зашуршало, потомъ все смолкло… потомъ опять хрустнуло что то… Другихъ охотниковъ, кром нихъ, вблизи быть не могло.

Братья поняли, переглянулись и усмхнулись. Страсть къ любимой забав сказалась съ разу. И все было забыто! Оба лица за мгновеніе унылыя — просвтлли.

— Мишенька! почти нжно и страстно шепнулъ Григорій Орловъ.

— Твое счастіе. На тебя вышелъ, отозвался братъ, тоже шепотомъ.

Шорохъ близился и наконецъ шагахъ въ двадцати отъ нихъ показалось за прогалиной, на противуположной опушк, что то круглое, темное и странно двигалось оно, будто катилось клубкомъ по снгу.

Алексй Орловъ быстро досталъ изъ са спины мушкетонъ.

— Палить? шепнулъ онъ вопросительно брату. Я на тебя поднять… а не бить.

— Да, пугни! Нтъ, бей по лапамъ. A то на двухъ, пожалуй, не выйдетъ.

Раздался выстрлъ. Животное рявкнуло и повернуло было въ чащу, но Алексй Орловъ крикнулъ, затопалъ и, доставъ пистолетъ, выпалилъ снова на удачу.

Медвдь матерый, темно-рыжій и огромный вернулъ на охотниковъ. Поднявшись въ тни, среди голыхъ стволовъ, онъ зашагалъ на заднихъ лапахъ и вышелъ на свтъ, отчетливо рисуясь на освщенной луною прогалин. Длинная синяя тнь легла предъ нимъ на сугробъ и двигалась вмст съ нимъ на охотниковъ.

Григорій Орловъ, готовый на бой, будто преобразился, будто выросъ еще на аршинъ. И отъ него не малая тнь шевелилась на хрустящемъ снгу. Ухвативъ рогатину на перевсъ, онъ шагнулъ широко на медвдя и крикнулъ весело.

— О-го-го, Миша, здорово. Вишь ты какой почтенный! Стоитъ погрться съ тобой.

Медвдь, испуганный выстрлами и криками двухъ враговъ, злобно соплъ и несъ себя высоко на ногахъ.

Орловъ шагнулъ еще ближе къ самому животному и привычной рукой, размашисто ткнулъ въ него рогатиной, глубоко всадивъ лезвее. Медвдь заревлъ.

— Разъ! весело крикнулъ сзади Алексй и прибавилъ крпкую шутку, отъ которой братъ разсмялся; но дикій ревъ на весь лсъ заглушилъ и слова и смхъ.

Медвдь ударилъ лапами по рогатин, вонзенной въ его животъ и обхватилъ ее. Оружіе дрогнуло отъ этихъ ударовъ въ рукахъ охотника; онъ быстро вырвалъ лезвее и тутъ же снова вонзилъ. Кровь, дымясь, хлестнула изъ раны на серебристый снгъ.

— Два! Мишенька! крикнулъ онъ весело, чуть не на весь лсъ.

— Ой! Шибко бьетъ разбойникъ! Придержи, Алеханушка.

Оба брата съ одушевленными лицами уперли толстую и длинную рогатину въ землю и держали. Медвдь все ревлъ, все боле налзалъ на лезвее, рвавшее его внутренности, топталъ подъ собою окровавленный снгъ и уже хрипливо завывая, слабе билъ по рогатин, напрасно стараясь достать удалыхъ враговъ. Паръ легкими клубами валилъ отъ него и дымкой вился на мороз, вокругъ мохнатой шкуры…

— Сядь, Миша, сядь! весело крикнулъ Григорій.

— Полно хлопотать-то, садись, родимый, прибавилъ и Алексй.

Животное, ослабвшее, наконецъ, отъ потери крови осунулось и слегка опустилось, поджимая заднія лапы. Только дикій ревъ оглашалъ лсъ.

— Валить? сказалъ Алексй, придерживавшій рогатину.

— Чего? Не слыхать. Ишь оретъ…

— Валитъ, говорю. Не встанетъ, небось…