Петербургское действо

— Вотъ, погоди, не такъ еще учить начнутъ. Доканаютъ совсмъ! отозвался Григорій.

— A что?

— Новый учитель прідетъ на-дняхъ изъ Берлина, отъ Фридриха. Любимецъ его, слышь. Государь его выписалъ. Ему даже цлый флигель, говорятъ, готовится въ Рамбов. Сначала онъ государевыхъ голштинцевъ обучитъ, а потомъ за васъ примется.

— Кто-жъ такой?

— Офицеръ фридриховскій, звать Котцау. Онъ изъ лучшихъ тамошнихъ фехтмейстеровъ.

— Какъ? какъ?!

— Фехтмейстеръ.

— Это что-жъ такое?

— Мастеръ, значитъ, на эспантонахъ драться и вообще на счетъ холоднаго оружія собаку сълъ. Какъ прідетъ, такъ ему чинъ бригадира и дадутъ.

— Ну, вотъ еще!

— Отчего-же не дать? Золотаря да брильянтщика изъ жидовъ — Позье, сдлали бригадиромъ. Спасибо скажи, что еще не командуетъ вашей какой ротой Преображенцевъ.

— A ты насъ не хай! Благо самъ цалмейстеръ! шутливо крикнулъ Алексй.

Братья замолчали.

Григорій Орловъ, задумавшись, глядлъ на медвдя, щуря глаза отъ снжной пыли и комковъ, что били и сыпались чрезъ крылья саней. Алексй, повернувшись къ лошадямъ, передергивалъ и подхлестывалъ пристяжныхъ, а потомъ сталъ снова учить кучера, показывая и разсказывая.

Вскор снова пошелъ густой боръ; высокія ели и сосны, обсыпанныя снгомъ, стояли, какъ въ шапкахъ. Внизу чернлись, въ полусумрак, толстые стволы, макушки же ярко рисовались на чистомъ неб и блестли. Луна сбоку смотрла чрезъ нихъ на тройку, и деревья будто проходили подъ ней мимо несущихся саней.

Чрезъ полчаса тройка была уже въ виду трехъ избъ, стоявшихъ одиноко среди лса. невдалек отдльно отъ нихъ, виднлся большой двухъ-этажный домъ, съ дворомъ, обнесеннымъ тыномъ. Это былъ прежде простой кабакъ, постепенно превратившійся въ большой постоялый дворъ. Онъ стоялъ почти на полпути изъ Петербурга въ Петергофъ. Здсь останавливались всегда прозжіе, ради отдыха лошадей и здсь же братья Орловы отдыхали всегда посл своихъ медвжьихъ охотъ. Этотъ постоялый дворъ остался со старымъ прозвищемъ: Красный Кабачекъ.

V

Слишкомъ восемьдесятъ лтъ назадъ, въ то время, когда, по указу молодаго царя Петра Алексевича, властолюбивая Софья была схвачена въ Кремл и отвезена въ Двичій монастырь, въ сел Преображенскомъ, мимо 18-ти-лтняго Петра, шли тихо, рядами, бунтовщики стрльцы, неся въ послдній разъ на плечахъ своихъ свои буйные головы; а затмъ, на глазахъ его, кто волей, а кто не волей клали они эти головы подъ топоры работавшихъ палачей. Въ одномъ изъ проходившихъ рядовъ, орлиный взоръ царственнаго юноши случайно упалъ на очень высокую, осанистую и богатырскую фигуру сдаго старика, съ окладистой серебряной бородой.

Онъ мрнымъ, степеннымъ, боярскимъ шагомъ безтрепетно выступалъ впередъ, среди другихъ осужденныхъ, робко шагавшихъ къ мсту казни, и среди другихъ лицъ, запуганныхъ и искаженныхъ страхомъ наставшаго смертнаго часа, его лицо глядло бодро, воодушевленно и почти торжественно. Будто не въ послдній разъ и не подъ топоръ несъ онъ свою посдвшую голову, красивую и умную… A будто, въ праздникъ большой, отъ обдни шелъ, или въ крестномъ ходу за святыми иконами…

Царь остановилъ старика и, вызвавъ изъ рядовъ, спросилъ, какъ звать.

— Стрлецкій старшина Иванъ, Ивановъ сынъ, Орловъ.

— Не срамное ли дло, старый ддъ, съ экими блыми волосами крамольничать?!.. Да еще кичишься, страха не имешь, выступаешь, гляди, соколомъ, будто на пиръ.

Старикъ упалъ въ ноги царю.

— Срамъ великъ, а грхъ еще того велій! воскликнулъ онъ. Не кичюся я, царское твое величество, и иду радостно на смерть лютую не ради озорства. Утшаюся, что смертью воровскою получу грхамъ прощеніе и душу спасу. Укажи, царь, всмъ намъ, ворамъ государскимъ, безъ милости головы посчь. Не будетъ спокоя въ государств, пока одна голова стрлецкая на плечахъ останется. Ни единой-то, единешенькой, не повели оставить… Попомни мое слово, стариково.

Но царь молодой задержалъ старика стрльца разспросами о прошлыхъ крамолахъ и бунтахъ. A ряды осужденныхъ все шли, да шли мимо… и головы клали. И вс прошли подъ ту бесду. И вс головы скатились съ плечъ, обагряя землю. И не кончилась еще бесда царя съ старшиной крамольниковъ, какъ пришли доложить, что все справлено, какъ указалъ юный царь, только вотъ за «эвтимъ ддомъ» дло стало…

— Иду! иду! заспшилъ ддъ.

— Нтъ, врешь, старый! сказалъ царь. — Семеро одного не ждутъ. Изъ-за тебя одного не приходится съизнова начинать расправу. Если опоздалъ, такъ оставайся съ головой.

И изъ всхъ осужденныхъ головъ, за свои умные отвты, осталась на плечахъ одна голова старшины Ивана Орлова.

Сынъ его, Григорій Иванычъ, участникъ во всхъ войнахъ великаго императора, даровавшаго отцу его жизнь, отплатилъ тою же монетою, не жаля своей головы въ битвахъ, какъ не жаллъ ее Иванъ Орловъ, неся на плаху. За то, когда онъ былъ уже генералъ-маіоромъ, великій государь собственноручно надлъ на него свой портретъ. A немного было такъ жалованныхъ