Петербургское действо

Еще за нсколько мсяцевъ до кончины государыни и восшествія на престолъ новаго императора, слава о подвигахъ всякаго рода Григорія Орлова дошла до дворца и, наконецъ, до покоевъ великой княгини. Екатерина Алексевна пожелала, изъ любопытства, лично видть молодаго богатыря и сердцеда, кружившаго головы многимъ придворнымъ дамамъ. При этомъ свиданіи, унылый образъ красавицы великой княгини, всми оставленной и ея грустный взоръ, ея грустныя рчи глубоко запали въ душу молодаго офицера… Посл нсколькихъ частныхъ свиданій и бесдъ сначала съ великой княгиней, а потомъ съ вполн оставленной супругой новаго императора, Орловъ подстерегъ въ себ новое чувство, быть можетъ, еще не испытанное имъ среди своихъ легкодающихся сердечныхъ похожденій и легкихъ побдъ. Онъ смутился… не зная, кто заставляетъ порывисто биться его сердце — государыня ли, покинутая царственнымъ супругомъ, избгаемая всми, какъ опальная и даже оскорбляемая подъ часъ прислужниками и прихлебателями новаго двора, или же красавица женщина, вчно одинокая въ своихъ горницахъ, сирота, заброшенная судьбой на чужую, хотя уже дорогую ей сторону, но гд теперь не оставалось у нея никого изъ прежнихъ немногихъ друзей. Кто изъ нихъ не былъ на томъ свт — былъ въ опал, въ изгнаніи. Давно ли стала она изъ великой княгини русской императрицей, а завтрашній день являлся уже для нея въ грозныхъ тучахъ и сулилъ ей невзгоды, бури, борьбу и, быть можетъ, печальный, безвременный конецъ, въ каземат или въ кель монастырской. И вотъ случайно, или волею неисповдимаго рока, нашелся у нея врный слуга и другъ. И кто же? Представитель цвта дворянства и блестящей гвардіи, коноводъ и душа отчаяннаго кружка молодежи, заносчивый и дерзкій на словахъ, но объ двухъ головахъ и на дл. Этотъ извстный всему Питеру и обществу, и простонародью, Григорій Орловъ, всецло отдалъ свое сердце красавиц женщин, всецло отдался разумомъ и волей одной мысли, одной мечт,- послужить несчастной государын и отдать за нее при случа все, хотя бы и свою голову, хотя бы и головы братьевъ и друзей… Эти младшіе братья его, Алексй и едоръ, изъ любви къ брату, были готовы тоже на все. Но имъ и въ умъ не приходило, что не одинъ разумъ, а равно и сердце брата Григорія замшалось теперь въ дло. Ихъ мечтанья знали и раздляли человкъ пять друзей, а за ними сплотился вскор цлый кружокъ офицеровъ разныхъ полковъ.

Примръ подвига лейбъ-кампанцевъ двадцать лтъ назадъ былъ еще живъ въ памяти многихъ и раздражалъ молодыя пылкія головы, увлекалъ твердыя и предпріимчивыя сердца, разжигалъ честолюбіе… Но повтореніе дйства лейбъ-кампаніи, часто, въ минуту здраваго обсужденія и холоднаго взгляда на дло, казалось имъ же самимъ — безсмысленнымъ бредомъ, ибо времена были уже не т…

Однако эта мечта, этотъ призракъ — вновь увидть на престол самодержца-женщину — не ихъ однихъ тревожили. Призракъ этотъ тнью ходилъ по всей столиц: онъ мелькалъ робко и скрытно и во дворц, укрывался и въ хоромахъ сановниковъ, бродилъ и по улиц, любилъ засиживаться въ казармахъ, заглядывалъ и въ кабаки, и въ трактиры, въ простые домики и избы столичныхъ обывателей центра и окраинъ города. И всюду призракъ этотъ былъ и опасный и желанный гость, и всюду смущалъ и радовалъ сердца и головы.

У призрака этого на устахъ была не великая княгиня, не государыня, а свтъ-радость наша, матушка Екатерина Алексевна.

И вс рядовые гвардіи знали Матушку свою въ лицо. Однажды, среди ночи, въ полутемномъ корридор дворца, часовой отдалъ честь государын одиноко и скромно проходившей мимо, подъ вуалемъ. Она, невольно озадаченная, остановилась и спросила:

— Какъ ты узналъ меня?..

— Помилуй родная. Матушку нашу не признать! Ты вдь у насъ одна, — что мсяцъ въ неб!

VI

При звук колокольцевъ около постоялаго двора въ дом засвтились и задвигались огоньки, и когда сани остановились у крыльца, человка четыре вышли на встрчу. Впереди всхъ былъ маленькій, старый человкъ, одтый въ кафтанъ съ нашивками и галунами.

— Агафонъ! Небось все простыло? выговорилъ Григорій Орловъ, вылзая изъ саней.

— Что вы, Григорій Григорьевичъ, все горячее, распрегорячее, отвчалъ Агафонъ, старикъ лакей, бывшій еще дядькой обоихъ офицеровъ. Агафонъ отодралъ за ухо убитаго медвдя, нисколько не удивляясь обычному трофею барина и обратился къ другому младшему барину, сидвшему на облучк.

— A ты опять въ кучерахъ! Экъ охота въ этакій холодъ ручки морозить. Небось, поди, скрючило всего морозомъ то… Ишь вдь зашвыряло-то какъ! Небось всю дорогу въ скокъ, да прискокъ.

— Ахъ ты, хрычъ старый, весело отозвался Алексй Орловъ, отряхиваясь отъ снга. Тебя скрючило вишь, такъ ты думаешь, что и всхъ крючитъ.

— Ну, ну, мн то седьмой десятокъ идетъ, а теб-то два съ хвостомъ махонькимъ… A все жъ таки не правда твоя. Меня не скрючило. A ты доживи-ко вотъ до моихъ годовъ, такъ совсмъ стрючкомъ будешь.

Сани съ медвдемъ, между тмъ, отъхали и стали подъ навсъ.

Григорій Орловъ былъ уже въ сняхъ; Алексй, перебраниваясь и шутя съ старикомъ, вошелъ за нимъ.