Петкана

«Она отважна, как наши воины. И даже храбрее их. Ибо по собственной воле сделала такой выбор. Отреклась от всего. И терпеливо несет свою ношу, не делая ни малейшей попытки ее скинуть, — думала я. — Мне, дочери пустыни, страшно было бы ночевать одной в этой пещере. А она из ночи в ночь преодолевает свой страх. И то, что еще страшней, — одиночество. Ведь она одна. Совсем одна столько лет. Никто не коснется ее руки. Не поцелует ее. Не скажет теплого слова. Как она только может? Что у нее есть такого, что заменяет ей все это? Ради чего решилась она на подобную жертву?» — спрашивала я.

Мудрый старец из моего племени сказал мне, что некоторые христиане готовы еще и не на такие жертвы ради своего Господа. Так называют они Аллаха и Его Сына. Ибо у их Бога есть и Сын. В остальном же Он не сильно отличается от нашего.

Я этого не могла понять. Я жила по законам, которые Джибрил передал Пророку. Свидетельствовала, что нет бога, кроме Аллаха, совершала деяния милосердия и молилась в положенный час. Исполняла все обязанности женщины, как это записано Пророком. Была послушной дочерью и покорной женой и заботилась о своих детях. Но я никогда бы не смогла отказаться из любви к Аллаху ото всех радостей человеческой жизни. «Как можно любить Бога больше, чем мать и отца, чем детей и мужа? Что это за сердце, которое любит Всевышнего подобной любовью? И что может дать такая любовь нашей душе?» — спрашивала я себя. Но я никогда не осмеливалась спрашивать ее об этом. Мне это казалось неприличным. Как если бы я укоряла ее за это.

Долго и часто размышляла я о ней. И сильно ее жалела. Особенно в пору своих восторгов и великой радости. Когда я познала любовь. Когда рожала детей. Когда муж мой благополучно возвращался из далекой земли, что по ту сторону Иордана. Он привозил мне пестрые шали, узорные туфли и дорогие благовония, каких не было ни у одной женщины в пустыне. Я радовалась, когда женились мои сыновья и выходили замуж мои дочери. Когда у меня рождались внуки. А потом и правнуки. И каждый раз, благодаря Аллаха, сделавшего дом мой полной чашей и щедро осыпавшего меня своими милостями, я вспоминала, что у нее нет ничего. И мне было жаль ее. Очень жаль.

Так было. Пока я не услышала однажды, как и она возносит хвалу своему Богу за Его безмерную милость. Да, она именно так шептала, молясь Ему. Поминала милость Его безмерную. Она воздевала руки к небу, словно на нее снизошло озарение. И смотрела на тучки небесные столь преданным взором, как будто видела там что-то такое, что являлось только ей одной. Тогда я впервые подумала, сколь различны могут быть человеческие желания и сами души людские. И что Бог, разумеется, знает это. И каждому дает то, чего он хочет.

То было в пору, когда у моих сыновей появились уже свои сыновья. Тогда только она чуть изменилась. В глазах ее отражался какой-то особенный свет. Как будто она наконец узрела другое лицо міра. Она стала более спокойной. Ее взгляд и движения обрели уверенность. Но при всем том она оставалась такой же смиренной и кроткой, как и прежде. Даже более тихой, чем раньше. Перемены эти были столь тонкого свойства, что я скорее почувствовала их, нежели увидела. «Видимо, в душе ее произошел серьезный перелом», — подумала я. Я не знала, что бы это могло быть. Нашла ли она то, что искала? Или же примирилась с мыслью, что человек никогда не сможет обрести все, к чему так страстно стремится его сердце?

В моей памяти запечатлелось также еще одно мгновение, которое я помню столь же хорошо и отчетливо, как и нашу первую встречу. Как и тот день, когда она покинула нас.

В наших краях уже несколько лет не было дождя. Малый источник пересох. Большой источник, когда-то щедро поивший всю округу прозрачной и сладкой водой, точил ее теперь по капле. Грязную и мутную. Мы знали, что через какое-то время лишимся и его. Поэтому, когда наши запасы воды стали настолько скудными, что мы измеряли их уже не бурдюками, но глотками, — наши вожди решили покинуть место, на котором многие из нас родились, и поискать другое стойбище.

Я отправилась к ней, дабы оповестить ее о решении старейшин племени. Сказать ей, чтобы она тоже собиралась в дорогу. Вместе с нами. Ибо ни на миг не забывала зарок, данный в тот, самый первый день нашей встречи: никогда не покидать ее.

Она сидела в глубине своей пещеры. Прислонившись к стене. Совсем обессилевшая от жажды. Сухими, потрескавшимися губами она медленно произносила слова молитвы. Голос ее теперь был как слабый шепот.

«Святый пророк Илия! — шептала она. — Однажды ты затворил небо над Израилем, дабы три года и шесть месяцев люди не видели Дождя, ибо те люди забыли Бога Истинного. Молю тебя: упроси ныне милосердного Господа, чтобы Он отверз небеса над сей пустыней!»

То были простые, обычные слова. Но неизреченная любовь, с которой она их произносила, ее необычайная преданность молитвенному подвигу и безграничное доверие, ясно читавшееся в ее измученном взоре — доверие к Тому, к Кому она сейчас обращалась, — заставили и мое сердце исполниться надеждой.