Петля

— Отпусти меня, — скорее прорыдала, в ужасе осознавая, что только что произошло, и от стыда хотелось сдохнуть.

Глядя мне в глаза, он вдруг хрипло прорычал:

— Давай. Пошла к себе.

И грубо оттолкнул. Так, что я чуть не упала.

— Быстро. Прямо сейчас, я сказал. Пошла вон, дура малолетняя.

Я, спотыкаясь, побежала вверх по ступеням, чувствуя, как к горлу подступает тошнота из-за собственного безумия, смущения и дикого страха. Заскочив в комнату, прислонилась к двери и сползла по ней на пол, закрывая пылающее лицо ладонями… Вот теперь точно уже как раньше ничего не будет. Потому что так, как с ним… не будет ни с кем… И я сумасшедшая…

ГЛАВА 14. Ахмед

Он злился. К нему уже несколько недель никто не смел подойти. Слуги старались слиться с окружающей обстановкой и быть как можно незаметнее: не разговаривать, не шуметь, не дышать в его присутствии. Здесь почти никогда не было новичков, отсюда никого не увольняли. Только проверенный годами персонал, где каждый знал, что никогда не станет бывшим работником Ахмеда Нармузинова, разве что посмертно. А смерть здесь витала в каждой молекуле воздуха, ползала тенями по стенам и растекалась прозрачной паутиной по зеркальному белому полу.

Уже больше месяца Ахмед закрывался в своем кабинете с утра и до утра, впускал к себе только Рустама и Саида. Все остальные не смели даже в дверь постучать, если их не звали. В доме царила тишина, как в закрытом музее. Даже от шороха эхо под потолками шелестело.

Нармузинов смотрел на свои тонкие пальцы, унизанные перстнями, в которых крутил острый нож для вскрытия писем. Пред глазами он прокручивал одну и ту же картинку, как этот самый нож плавно входит в тело Графа. Удар за ударом. Так чтоб живого места не осталось. Сначала в живот, чтоб мучения были невыносимыми, а потом по всему телу, но не задевая жизненно важные органы, чтоб этот недоносок жил как можно дольше, истекая кровью. На лице азиата выражение дичайшего наслаждения, и ноздри трепещут от острого предвкушения реализации каждой из картинок. Когда-нибудь он это сделает. Рано или поздно доберется до проклятого ублюдка и лично его зарежет. Именно зарежет. Не пуля, не взрыв, не снайпер, а вот так, своими руками, чтоб по локтям кровь горячая текла, он даже ее попробует языком, чтобы знать, какова она на вкус, победа над Андреем Вороновым.

Час назад Ахмеду сообщили о том, что убит один из его дальних родственников, который помогал Нармузинову с перевозками на юг. Не просто убит, а сожжен живьем в собственном доме вместе со слугами, собаками, охраной. В дом запустили сначала парализующий газ, а потом подожгли. Естественно, тупорылые менты нихрена не нашли и понятия не имеют, какая тварь это сделала. Зато Ахмед прекрасно понимал, чьих это рук дело. Только как узнал? Последняя сделка лишь в личной переписке значилась. Или сука появилась прямо в доме. Сливает информацию. Служба безопасности все вверх дном перевернула, но ничего не нашла.

Нармузинов метам и денег давал, и угрожал, но там все прикормлены, и либо он все еще не перебил цену, либо они боятся, притом боятся до такой степени, что готовы дохнуть, но прикрывать этих мразей Вороновых. Старый козел, видать, связи имел нехилые в свое время. Мать его, умный оказался, даже после смерти, тварь, гадит.

Ахмед пытался подобраться ближе. Пару дней назад перестреляли прямо на улице людей Графа. Человек десять положили. Спалили, нахрен, несколько ресторанов. Перерезали, как скотов, двух партнеров из Германии, но этот ублюдок даже не вышел на связь и не выставил ни одного условия.

Чего он хочет? Что он, мать его, хочет? Ведь должен чего-то хотеть. Все и всегда чего-то хотят. Ничего не случается просто так. Не в их мире. Тупо для мести — слишком банально и по-киношному. Воронов выгоду поиметь захочет однозначно. Только какую?

На улицах война идет, кровь льется реками. Труповозки по городу катаются с утра до вечера. Если сотовый Ахмеда не затыкается, то и у Графа там не тихо. Каждый час где-то происходит стычка между вороновскими и азиатами в нескольких городах. Люди в полной боевой готовности. Менты на дорогах патруль устроили, видать, уже в курсе их войны, но ведь не вмешиваются, уроды продажные.

А эта тварь молчит, и Ахмеду от бессилия хочется башкой о стены биться. Он спать не может. Видит во сне, как дочь его в пропасть огненную летит, или вороны глаза ему выклевывают, мать мертвую видит, Бакита. Все они его упрекают, ненавидят. Все они считают, что это он виноват. Иногда Ахмеду казалось, что он не выдерживает, что у него скоро сдадут нервы. Полопаются, как струны на гитаре дочери.

Нет, это даже не страх это гребаная паника, от которой нет спасения. Кокс не спасает. Он его уже коньяком запивает, а оно не берет… Отпустит, и ломает зверски, мысли разные в голову лезут, трясти всего начинает.