Петля

А сейчас, рассматривая все данные, которые нам удалось получить благодаря шпионажу за личным ПК Ахмеда, я ликовал. Наконец-то я в миллиметре от цели. Той, которую вынашивал все эти месяцы. Просчитывал каждый шаг, изучал каждую, даже самую незначительную пешку, которая могла возникнуть на нашей шахматной доске. Интересы, мотивы, причины, личные границы — если упустить хотя бы одну мелочь, все может развалится к чертям. А я не мог этого позволить… Я сам себе установил лимит, и он исчерпан. Никаких ошибок, никаких промахов — только просчитанные шаги, каждый из которых приблизит меня к результату. Ахмед — живучая тварь, он, как вшивая кошка, которая самим фактом своего рождения заслужила право на девять жизней, и каждую из них нужно было отнять. Ударить по всем фронтам. Власть, положение, финансы, амбиции, перспективы, авторитет и… самое больное — чувства. Любовь к дочери, которая стала для него самым дорогим. Именно поэтому я решил начать с нее.

Его воспаленный от извращений мозг нарисовал Ахмеду самые чудовищные издевательства с его собственной дочерью в главной роли, и единственное, что оставалось мне — подбрасывать дрова в этот разгорающийся костер. Дорогой Ахмед регулярно получал от нас послания — парочка видео из подвала. Фотографии бледной, лежащей без сознаний Лексы, которой колют в вену какой-то препарат. Аудиозаписи с жалобными стонами во время ночных кошмаров. Конверты с личными вещами. И ни одного комментария.

Недосказанность. Отрывки, вырванные из контекста. Которые сразу же провоцируют массу самых страшных догадок. И при этом — ни одного требования. Ни одной зацепки, которая дала бы ему надежду, что все это можно прекратить. А неведение — самая изощренная пытка. Когда ты не понимаешь, чего от тебя ждут, лишают возможности исправить, молча наносят удар за ударом, зная самые болезненные места — хочется сдохнуть от бессилия и разрушающей все внутренности ярости. Но даже на это ты не имеешь права, потому что тебя держат за то, что тебе дорого.

Я прошел все это. Я знал все, что творится внутри этой душонки, которую наполняло одно дерьмо. С каким-то аномальным удовлетворением я представлял себе, как он лезет на стены, как замуровал себя в собственном кабинете, мечась от стены к стене, боясь каждого шороха и вздрагивая от каждого телефонного звонка или сигнала мессенджера, в страхе получить фатальную новость.

Правда, удовольствие было каким-то ненастоящим, отдавало странным привкусом, который мне категорически не нравился. Так горчит разъедающее чувство вины. Ощущал сквозь пелену, что все мои удары долетают до мрази лишь отрекошетив. И чтобы удар пришелся посильнее, бить приходилось не Ахмеда, а ту, которая, как оказалось, становилась нужной и себе самому. Влезла в голову, до дрожи доводила своим присутствием, и дыхание сбивалось просто от одного взгляда на дверь в ее комнату. Знал, что за ней. Знал, что всего несколько жалких метров отделяет меня от той, что стала для меня каким-то гребаным искушением. Всегда посмеивался над этим словом, считая, что это сказки для подростков, у которых, вместо мозгов — одно желание, оттрахать кого-нибудь в темном углу. А сейчас сам ходил помешанный, не способный отделаться от дикого возбуждения.

Постоянно искал причины ворваться к ней. Ждал, когда она снова дурость выкинет, чтобы сама мне повод дала дверь в щепки разнести. Чтобы еще раз схлестнуться, смешать лед и пламя. Чтоб в своей наигранной злости к ее коже гладкой прикоснуться и жар тела на себе ощутить. В глаза ее бунтарские смотреть, пылающие от похоти, и тонуть в них, чувствуя, как в очередной раз голову теряю. Она сама пока не понимала, какую власть имеет, но догадывалась на каком-то интуитивном уровне, потому и вела себя вызывающе, провоцируя и бросая вызов, чувствуя, что я дико хочу его принять. Хожу рядом с ней по краю, и чувствую, что руку отпускать не хочу. Наоборот — схватить сильнее. А дальше — плевать. Хочу вместе с ней. Или туда, в темноту и пропасть, или чтоб так и осталась рядом, и не важно, чем все это обернется. И вдруг — ярость вспышкой, потому что ощущаю, как горло сдавливает удавка невидимая. Петля, которую для Ахмеда готовил, мое горло обвила. И я сам, своими же руками держу конец веревки, а узел все плотнее шею стягивает. Отпускать не желаю, задыхаясь, но разрубить узел не могу.

До сих пор на себе ее дыхание сбившееся чувствую, и тело, которое вздрагивает от каждого прикосновения. Напряженное, изнывающее, упругое, в него вораться хочется, и кажется, что еще мгновение — и сорвусь. А она, ведьма мелкая, словно нужный рычаг нащупала, и каждым своим словом дерзким, движением соблазняет, пробуждая отыметь ее в ту же секунду, на том месте, где в руки мои попадет. Понимал сейчас, что после того вечера меня тянет к ней с такой силой, что хочется одновременно разорвать ее на части, вышвырнуть из своей жизни, и в то же время закрыть под замок, чтобы больше ни одна тварь не могла прикасаться к ней так, как я тогда.