Петля

– Ага, в Кызыле живу, – короткими фразами, но по-сибирски торопливо рассказывал Белый, что и как. – Лет десять в Новосибе проторчал, играл в «Фрау Крэк». Не слышал? Классная группа. Потом зачем-то вернулся… Машины шаманим – жестянка, электроника, колёса. Вот за запчастями приехал, у Ромки заночевал, а он говорит: завтра играем. Как я мог пропустить?

– А басуха чья?

Белый прибыл с бас-гитарой в чехле.

– Моя. Вожу вот на всякий случай.

Запись получилась не очень хорошей – на поиск мелодии, разучивание аккордов и партий уходило всего по часу-полтора, – но процесс нам понравился, и мы решили летом где-нибудь выступить. Фестивалей в июне-июле в Сибири проходит много.

Заявились на два: один под Абаканом, другой в Чадане. Среди организаторов были наши знакомые, поэтому не отказали. На первый Рома приехать не смог – уже был в экспедиции, а на второй его отпустили. И вот теперь мы ехали с этого второго, разгорячённые музыкой, довольные собой и грамоткой в рамке под стеклом, на берег речки Эрбек, где археологи раскапывали древние захоронения.

За рулём Белый, рядом – Рома, на заднем сиденье – мы с Лерой и Ромина подруга Дарина…

В магазин – на самой окраине Кызыла, в райончике, который раньше называли Мелькомбинат, – успели. Купили пять бутылок «Талки», колбасы, помидоров, сыра, яблок, копчёной скумбрии.

– Ребята порадуются, – складывая пакеты в багажник, сказал Рома. – Там-то особого разнообразия нет: тушёнка или с макаронами, или с гречкой.

Вернулись на объездную дорогу, переехали Енисей и свернули с асфальта на просёлок. «Японка» стала то оседать в песок, то жёстко постукивать по осколкам плитняка.

Я родился и вырос в этих местах, поэтому долго считал окружающий ландшафт единственно возможным. Конечно, смотрел в передаче «Клуб кинопутешествий» про другие земли, читал о морях, тропиках и всём таком прочем, но воспринимал скорее как сказку. Вернее, не мог поверить в бескрайнее пространство воды, в пальмы, в вечное лето. Видел на экране телевизора, на страницах книг, но по-настоящему представить не получалось.

В Туве природа разнообразна. Есть тайга и песчаные пляжи на тёплых озёрах, есть высокогорная тундра, есть болота-зыбуны с качающимися берёзами, россыпями клюквы, есть луга, есть джунгли из тополей и тальника, но с настоящими лианами, на которых мы детьми пытались качаться подобно Маугли…

Много чего в Туве есть, но тот пейзаж, какой я видел почти ежедневно, – наш город Кызыл, лежащий в зелёной долине вдоль Енисея, а вокруг гористая, скудная степь, которую стоило бы называть полупустыней, – заслонял в сознании и памяти остальные.

Под конец восьмидесятых город перестал умещаться в долине, полез туда, в полупустыню. До сих пор, несмотря на завоз плодородной земли, тонны выливаемой речной воды, газоны там – без травы, а тополя и вязы поднимаются страшно медленно – в тридцать лет остаются подростками. Хилыми, полумёртвыми. Мучаются, а не растут. Кажется, дёрнешь за ствол и вытащишь вместе со слабым, так и не развившимся корнем.

Сейчас мы ехали вглубь этой полупустыни.

Холмы, увалы, клочки желтоватого ковыля, колючий, почти без листьев карагатник, прозрачные шары готового сорваться с места и побежать при первом же ветре перекати-поля и лишь изредка сочная зелень растущей из коровьей лепёшки конопли. А так – напоминающий битые черепки плитняк, мелкий, похожий на цемент песок или твёрдая красноватая глина.

Через полчаса глаза устают от этого печального однообразия, ищут развлечения, мозг начинает фантазировать. Вот холм вдали изъеден выветриванием, превратился в скалу с выступающими рядами камней. Они в трещинах, но таких, словно камни – плотно подогнанные друг к другу блоки, и трещины на самом деле – швы.

И представляешь, что это руины старинной башни, внутри есть комнаты, может, сохранилось оружие, какой-нибудь клад с сокровищами.

Или вон там, слева, холм слишком похож на пирамиду. Грани, острая вершина. Подмывает остановить машину, взять у Белого лопатку и быстро снять нанесённый слой глины. И под ним обнаружится кладка, запечатанный вход, за которым тоже комнаты и тоже сокровища…

Но никакие это не руины, никакая не пирамида. Нет здесь следов человеческой жизни. Даже чабанских юрт и овец не видно. Нечего овцам щипать.

Я поглядывал на Леру, боясь, что она заскучает, скуксится. Этого не хотелось. Мне самому тяжеловато с непривычки, но, если я замечу, что дочке тяжело, неприятно, мне станет больно. Кажется, я почувствую её приговор: «Твоя родина, папа, отстой».

Нет, Лера смотрит вдаль спокойно, она о чём-то думает. О чём-то наверняка не слишком весёлом – улыбки нет, – хотя и не о грустном. О чём-то, может, космическом. Недаром древние обитатели этих степей верили в Тенгри – Небесного создателя.

Мы все молчим. Молчание не давит – просто слова сейчас не нужны. Я вот думаю об одном, Лера – о другом, остальные тоже в своих мыслях. Хорошо.