Петля

Эти слова, наверное, были не особо приятны археологам – большинство приезжающих сюда фанатеют от национального колорита. Но селились-то тут не из-за колорита – многих присылали по распределению, комсомольским путёвкам, а потом бросили. И программы типа возвращения соотечественников на Туву и подобные республики не распространяются – формально-то это части России.

– Как выступили? – спросил мой другой читатель, Слава.

– Нормально.

– А спойте.

– Да у нас такое… не для костра.

– И мы не Визборы. Давайте.

Петь не хотелось. Я долго отказывался, хотя Рома уже пощипывал струны. Сдался, когда Лера потребовала:

– Папа, спой. – И мне послышалось недоговорённое: «Не ломайся».

Я сказал Роме название вещи, тот вспомнил мелодию, я внимательно слушал, чтобы вступить вовремя, – со слухом у меня проблемы. Кажется, попал.

Пройдено бездорожье,

Найдены все слова.

Дальше можно свободно катиться:

Пузо, попа, голова.

Перед глазами лужайка с травой,

За спиною – дым.

Хватит брыкаться, я достаточно пожил,

Я уже не умру молодым…

И ещё два куплета в таком роде.

Я написал эту песню в сорок два года, впервые исполнена она была в ту ночь в минусинской музыкалке, когда мне было сорок пять… Тогда я чувствовал себя укоренившимся: двадцать лет в Москве, у меня жена и две дочери, квартира, свой кабинетик на утеплённой лоджии, огромный архив из черновиков, блокнотов, вёрсток, корректур, библиотека с нужными и полезными книгами, пусть не особо денежная, но стабильная работа плюс гонорары и роялти, разные халтурки, которые, правда, нужно делать на совесть, чтобы новые предлагали.

Никому и ни за что бы не поверил, что через полгода окажусь в другом городе с двумя сумками самых необходимых вещей, начнётся совсем другая жизнь, а ещё через пять месяцев я буду официально именоваться молодым – на свадьбе…

Ночь в Туве наступает быстро: солнце ныряет за гору, небо на западе погорит ярко-синим или красным огнём, и вот уже непроглядная тьма. И воздух мгновенно холодеет, словно его не пекли весь длинный день.

Дарина принесла нам куртки и пледы, но Лера вскоре захотела спать. Я ещё посидел, наслаждаясь костром, рассказами ребят про раскопки. Когда-то я тоже хотел стать археологом – начинавшись про Шлимана, Говарда Картера.

Лет за пятнадцать до этого не так далеко отсюда, на севере Тувы, было обнаружено не разграбленное в древности или бугровщиками прошлых трёх веков захоронение мужчины и женщины. Кто они, к какому народу принадлежали, так и не удалось выяснить – их условно отнесли к скифам. В могиле сохранилось много золотых изделий поразительно тонкой работы, оружие, посуда, курительная трубка.

– А что, интересно, курили в то время? – шутливо спросил я.

В ответ засмеялись, и вскоре по кругу пошла трубка мира…

Проснулся я рано. Голова была лёгкая и ясная, будто лёг вчера трезвым и не в три часа ночи, а в десять вечера.

В палатке было прохладно, и я некоторое время лежал под одеялом, боясь, что на улице ещё хуже. Но в конце концов выбрался.

Нет, солнце уже работало вовсю, выжигало ночную свежесть.

Достал из сумки зубную щётку и пасту, пошёл к реке.

На помосте из досок, где, видимо, археологи умывались, стирали, сидела вчерашняя Ира. Просто так, задумавшись.

– Доброе утро, – сказал я.

Она вздрогнула, обернулась.

– Доброе.

– Хорошо вчера посидели. Но вы что-то быстро ушли.

Я не стал умываться при ней. Тоже присел на доски, закурил. Вода рядом текла неспешно, но заметно – ровным тугим потоком.

В небе висели коршуны, жалобно прося сусликов вылезать из нор, а рыбу всплывать на поверхность.

– Я это не особо люблю, – ответила Ирина. – Честно говоря, надоело.

Я почувствовал укол обиды, но не от самих слов, а от интонации. Злой, сухой.

– Посиделки у костра надоели? Ну да, если каждый вечер…

– Да всё.

Своим вопросом и ответом я решил сгладить остроту её злобы, но Ирина явно этого не хотела, потому и уточнила. Я кашлянул. На душе стало муторно. Затянулся раз, другой и тоже разозлился. Её демонстративное настроение, так называемый негатив, разрушали моё ощущение счастья.

– Ну зачем тогда вы здесь, если всё надоело? Кажется, никого насильно сюда не тащат, да и зарплата не такая, чтоб через силу…

– Да, действительно не тащат, – перебила Ирина, и теперь я услышал вместо злобы грусть и усталость. – Меня настоятельно просят.

– Почему именно вас?

– Потому что я камеральщик.

– И что?

Ирина посмотрела на меня непонятным взглядом и отвернулась, не отвечала.

На том берегу стояли толстые тополя. Вернее, одни стояли, а другие лежали, превратившись из деревьев в столбы, – ветви их пообломали, попилили на дрова, а стволы топорам и пилам были не по зубам…

Я заговорил мягче, мне действительно стало интересно, чем эта особа так незаменима, что её настоятельно просят. Она стала объяснять: