Петля Арахны (СИ)

— Неужели? — Люциус надменно хмыкнул.

— Да, и… он просил передать нам его глубочайшие извинения за то, как всё вышло, — Гермиона положила письмо на стол. — Написал, что никогда не поручился бы за Луиса, если бы подозревал в нём подобные склонности.

— Ну что ж, очевидно, мексиканский мастер зелий, весьма недооценил влияние денег и власти на людей его сорта…

— Он отказался от него, — добавила она. — Сказал, что больше не будет оказывать Алонзо поддержку. Но и не только он. Луис был возвращён в Мексику с позором… Дело получило огласку: люди настолько были возмущены, тем как сын работорговцев ославил их перед лицом магического народа Британии, что властям не осталось ничего иного, кроме как немедленно подвергнуть Алонзо собственному суду, по решению которого он был изгнан из магического сообщества и пожизненно лишён права творить магию, где бы то ни было. У него отобрали и сломали палочку и… отправили жить в бедное маггловское поселение, где-то в глуши.

— Что же он будет там делать, позволь полюбопытствовать?

— Продолжать варить зелья, я полагаю. Целебные мази, да притирки для местных жителей за ночлег и еду.

— Какая незавидная участь, — выплюнул он. — Кто бы мог подумать… А я ведь и правда мог сделать из него звезду зельеварения!

— Вот только не говори, что тебе его жаль! — Гермиона мотнула головой.

— Конечно, нет, — Люциус бросил рубашку на кровать. — Сукин сын получил то, что заслужил. Я сожалею лишь о том, что пригрел на своём животе такого ядовитого гада!.. Хотя, я не буду до конца честным, если не скажу, что мне всё же несколько досадно от того, что бесспорные таланты Алонзо будут пропадать отныне среди мексиканских пустынь. И всё же я никогда не забуду тот день, когда увидел тебя с ним… в его кабинете…

Гермиона вспыхнула до самых кончиков своих ушей.

— Вот только это была не я, Люциус! — воскликнула она — ей стало вдруг так обидно от его слов. — Это была не я, а… Нарцисса!..

Люциус метнул в неё краткий взгляд, а затем принялся расстёгивать ремень.

— И, поверь мне, это единственное, что останавливает меня сейчас от желания поехать в Мексику и лишить Алонзо не только его «волшебной палочки», но и жизни, — выплюнул он. — Удивительно на самом деле, что я не сделал этого в ту же секунду!.. Стоит признать: им с Нарциссой удалось полностью растоптать меня тогда…

— Да, как ты вообще мог? — она уже не могла остановить клокот в своей груди. — Как ты мог поверить в то, что я могла поступить с тобой подобным образом? — Воздух со свистом вошёл ей в горло, и она сжала кулаки, пытаясь преодолеть боль, которая разнеслась от ключиц по всему её телу. — Вот так предать тебя!

Люциус замер. Губы его дрогнули, и он повернул к ней лицо. Она не могла даже моргнуть в этот момент, сказать ещё хоть слово. Всё тело её будто парализовало от обиды и негодования.

— Гермиона, я… — он дёрнул головой.

И несколько мгновений они так и стояли в тишине, глядя друг на друга, пока лицо Люциуса скованное напряжением, не расслабилось, и, глубоко вздохнув, он не опустился медленно перед ней сперва на одно, а потом и на другое колено. Гермиона смотрела на это с недоумением. Всё происходящее казалось ей каким-то дурацким затянувшимся на целый день сном.

— Прости меня, — произнёс вдруг он, отчего у неё даже приоткрылся рот.

— Люциус, ты что?..

— Прости, я… действительно, так виноват перед тобой.

— Пожалуйста, встань! — выдохнула она.

— Нет, я… не могу, — он мотнул головой. — Не могу, потому что мне никогда не забыть и не искупить тот момент, когда ты… невинная предо мной, увидев, как я был ослеплён в тот день, бросилась мне в ноги; как умоляла меня поверить тебе. Поверить в то, что ты была чиста передо мной, тогда как, это не ты, а я… я должен был вот так пасть к твоим ногам, вымаливая прощенье, за то, что посмел усомниться в тебе. За то, что хотя бы на одну секунду позволил этим грязным осквернителям, опорочить тебя в моих глазах…

— Люциус, — преодолев наконец своё оцепенение Гермиона кинулась к нему, и он протянул к ней руки, обхватывая её за бёдра. — Ну, пожалуйста, встань… Я не злюсь на тебя… я…

— Моя удивительная, — он уткнулся лбом ей в живот, и она стала гладить его по голове, — моя непорочная, моя чистая… Как я мог допустить хотя бы одну только мысль о том, что ты могла предать меня?.. Как я мог… Всю свою жизнь, всеми своими силами я, пытался отыскать одну лишь единственно значимую для меня в этом грязном мире вещь — чистоту… И я нашёл её в конце концов в тебе, Гермиона. Только ты одна и есть моя истинная, моя торжествующая чистота!

— Люциус, ну, прошу тебя… — склонившись над ним, она обхватила его лицо, и он возвёл к ней свои серые глаза — самые её любимые глаза.