Петля Арахны (СИ)

На одном из таких вечеров и появилась она. Люциус уже плохо помнил, кто именно её привёл. Ему только сказали, что это сестра Ральфа Мальсибера — глупого мальчишки, который толком-то и не блеснул ничем за свою короткую карьеру Пожирателя, кроме, разве что, мастерского умения накладывать Империо. На него зато удалось скинуть несколько серьёзных преступлений, за что он, вместе со своим отцом и сидел вот уже шесть лет в Азкабане. Так вот сестра его, Мирелла, произвела на Люциуса тогда впечатление весьма жалкое. Вся она была какая-то неряшливая и растрёпанная, будто давно не встречалась ни с зеркалом, ни с расчёской. Поведение её тоже не отличалось, подобающим её благородной фамилии аристократизмом: смеялась и пила будто плебейка. Люциуса брало отвращение всякий раз, когда он задерживал на ней взгляд. Единственным её плюсом, пожалуй, было только то, что она оказалась абсолютно безотказной, что конечно не могло не радовать гостей.

Люциус сам к ней в первое время не подходил. Глядя, как она в очередной раз зажимается с кем-то в укромном уголке гостиной, его охватывала брезгливость и вместо довольства, он начинал думать только о том, что надо будет приказать Добби особенно тщательно продезинфицировать это место.

Так продолжалось примерно полгода, пока однажды утром, после очередного Званого вечера, Люциус, страдающей от жуткой головной боли и ломоты во всём теле, наступавших у него всякий раз, когда действие приносимых Северусом наркотических зелий, заканчивалось, обнаружил, что дом его не опустел с первыми рассветными лучами, как то водилось. Добби тогда, поджав уши и дрожа от страха, притащился в его комнату, объявив, что в одной из гостевых спален, лежит какая-то дама, имени которой он не знал.

Хорошенько наказав домовика за то, что тот вопреки указаниям, смел его потревожить, Люциус пошёл смотреть, что это была за невежливая дама, которая не удосужилась выполнить одну единственную просьбу хозяина этого достопочтенного дома и не удалила своё, очевидно хорошо изношенное за прошедшую ночь тело восвояси. Дамой оказалась Мирелла. Полностью голая она разлеглась на шёлковом покрывале, собственноручно вышитом прапрабабушкой Люциуса, и храпела, как дюжина горных троллей. Люциус наколдовал тогда ведро с ледяной водой и опрокинул его на неё, отчего она подскочила и заверещала, будто ошпаренная свинья. Придя в сознание, однако, Мирелла не подхватила сразу же свои вещи и не побежала за летучим порохом к камину, как ожидалось, а вновь водрузила своё, надо сказать, весьма приглядное тело на кровать, широко раздвинув ноги и посмотрев на Люциуса с таким развратным вожделением, какого он не видел ещё ни у одной шлюхи. Возбуждение накрыло его тогда само собой так, что он даже не попытался ему сопротивляться.

На следующем Званом вечере, она была уже только его, что весьма огорчило многих присутствующих. Люциус же, в свою очередь, с немалым удовольствием продолжил познавать всю безотказность Миреллы, рассчитывая, что исчерпав ресурс полностью, сможет, наконец, расслабить это томительное напряжение внизу живота, которое не давал ему покоя всякий раз, когда он видел её. Время, однако, шло, а пыл его и не думал стихать. Разговаривали они с ней мало. В основном односложно: Люциус просил сделать её что-нибудь отвратительное, и она это выполняла. Вскоре он стал подключать к их играм и других людей, пытаясь понять, есть ли предел её изощрённой покорности.

Предела, казалось, не было вовсе, и в какой-то момент ему стало интересно, что же служило двигателем подобной распущенности. Ради этого он даже пригласил её как-то раз в Белую Виверну, где Мирелла, подобно мужчине, опрокинула несколько бокалов огневиски и разоткровенничалась про свою мать, которая тоже непрочь была, пропустить пару-другую рюмашек, особенно в те дни, когда кредиторы выносили из их старинного особняка очередные дедушкины часы или бабушкину софу.

Люциус слушал тогда всё это без какого-либо сочувствия. Ему было абсолютно плевать на её проблемы, однако, история эта отчасти прояснила поведение Миреллы, что, впрочем, оказало и желаемый эффект, поспособствовав некому спаду его интереса к ней. На следующем Званом вечере он пустил её в свободное плавание, не без удовольствия заметив в её чёрных глазах оттенок разочарования. Разочарование это, вылилось ему, правда, в неприятный инцидент, когда два дня спустя Мирелла заявилась в Малфой-мэнор средь бела дня при полном параде, в добытом, Мерлин знает где, бархатном платье, мода на которые прошла лет двадцать назад. Быть может, это было платье её матери, но выглядела она в нём, тем не менее, просто смешно. Нарцисса тогда была весьма неприятно удивлена этому явлению, но как подобает истинной леди, приняла её по всем правилам этикета, после чего с таким же истинно королевским достоинством, попросила Люциуса, больше не допускать подобных оплошностей.