Петля Арахны (СИ)

Когда следующим утром Гермиона и Люциус вдвоём отправились в лабораторию, Гермиона была взволнована будто перед новым учебным годом в Хогвартсе, что Люциус находил для себя крайне занимательным и даже очаровательным. Единственное, что беспокоило его теперь, так это вероятная реакция Алонзо на тот факт, что миссис Малфой, собиралась отныне снова коротать свои дни в исследовательском центре, тогда как они с Люциусом имели четкую договорённость о её полном невмешательстве в дела лаборатории. Оставалось надеяться только на то, что Гермиона сдержит своё обещание и не станет слишком сильно досаждать Луису, дабы тот мог продолжать также качественно выполнять свою работу. С другой стороны, учитывая жалование, которое получал Алонзо, тот мог и потерпеть Гермиону некоторое время, до тех пор, пока Люциусу не удастся снова убедить её сделать перерыв.

Не то чтобы Люциус не верил в возможности своей жены или, не дай Мерлин, желал её провала на научном поприще, однако, он полагал, что наукой она вполне была способна заниматься и в поместье, выбираясь в исследовательский центр лишь изредка, что было спокойнее, как для неё самой, так и для всех подчиняющихся ей когда-либо сотрудников.

Стоило признать, что эксперимент с Гермионой в виде руководителя оказался несколько неудачным, и это было совсем не потому, что она обладала недостаточным количеством знаний или не имела организаторской хватки, просто периодически она не была способна нащупать ту тонкую грань, которая отделяла мотивацию от давления. Временами она ставила перед бывшими у неё в подчинении людьми весьма непростые задачи, решение которых они смогли бы найти, не будь Гермиона столь безапелляционной и напористой. Имея своё чёткое видение пути достижения тех или иных целей, она практически не была готова воспринимать чужое мнение, отчего весь коллектив неделями мог топтаться на одном месте до тех самых пор, пока несостоятельность выбранного ею подхода не становилась очевидной для всех, включая ее саму.

Люциус знал, что за время её руководства лабораторией, сотрудники даже придумали Гермионе прозвище: «Дьявольские силки», что не вызывало у него, впрочем, ни праведного гнева, ни, тем более, ехидства. Люциус воспринимал это как рядовую данность, которая, тем не менее, могла глубоко ранить Гермиону, не имевшую о своём секретном имени никакого понятия, чем и было продиктовано принятое им некоторое время назад решение, мягко отстранить её от управления лабораторией, во всяком случае, до тех самых пор, пока он не поставит Фонд на более устойчивую почву. Запретить ей снова начать работать в исследовательском центе Люциус, конечно, теперь не мог, однако, предотвратить возможные сложности был способен, в связи с чем и решил сопроводить Гермиону туда сегодня лично.

Ещё одной проблемой бесспорно тревожившей Люциуса куда сильнее, чем профессиональные амбиции его жены, было и то, что господин Калогеропулос не выразил до сих пор никаких явных побуждений запустить наконец процесс перевода денег со своих счетов на счета Фонда. Время шло, а он только и делал, что ходил с важным видом по лабораториям, знакомился с представляемыми ему людьми, которых потом отчаянно терзал пустыми, по сути, расспросами и без устали иронизировал из-за поспешности Люциуса, чем невероятно его бесил.

За последние дни у Люциуса всё острее стало формироваться ощущение, что старик просто-напросто издевается над ним. Нельзя, конечно, было исключать и другой вариант, что грек, таким образом, испытывал Люциуса, желая проверить его терпение на прочность. О странном и сложном характере Кербероса было известно с самого начала, но выносить такое поведение на практике оказалось куда труднее, чем в воображении, и Люциус понимал, что не мог больше безропотно сносить эти безобидные, казалось, старческие насмешки. Ситуацию, ко всему прочему, обостряло неотвратимое приближение большого благотворительного ужина, к которому Фонд готовился на протяжении вот уже шести месяцев и провала которого Люциус допустить никак не мог. Кроме того, его никак не оставляла мысль, что Керберос был вовсе не тем за кого себя выдавал даже несмотря на кажущуюся абсурдность такой идеи.

Сам Люциус, конечно, был уже не тем что прежде, а потому не мог позволить себе активно броситься на амбразуру, подвергнув пламени все столь тщательно выстроенные им до сих пор мосты только лишь по одному своему внутреннему велению, однако, и бездействовать, имея столь стойкое неприятное предчувствие, он более не мог.

За всю его жизнь и весьма извилистую биографию, инстинкт обманул его лишь дважды, и то только потому, что он был слишком опьянён оба раза властью. Так, самыми крупными своими провалами Люциус по-прежнему считал неудавшийся ему фокус с дневником Тома Реддла и проигранную битву в Отделе тайн. Никак иначе, как вмешательством судьбы, он, однако, эти случаи назвать не мог, а потому, не беря их в расчёт, чутьё больше никогда его не подводило.