Петр Алексеевич и Алексей Петрович. Исторический роман. Книга первая

– Что писать-то, тетушка? Письма перехватывают, каждое слово изучают, выдумывают свое, тайный смысл выискивают. Опасно. – взгляд царевича затуманился. – Уж не знаю, увижу ли ее когда-нибудь. Бедная-бедная моя матушка. Вся жизнь прошла прахом. Годины пресветлой никогда не видела, как вышла замуж. Все он, все он! Ирод!

–«Опасно, опасно!» – передразнила Алексея тетка, заражаясь невольным состраданием, – А хотя бы и пострадать за матерь родную, ведь она мать! Не чужая, поди. Она и за тебя страдает, терпит.

–Да разве я не знаю! – с болью сказал Алексей.– Опасаюсь за нее. Мало ли я ей денег передавал? и письма пересылал с оказией и два раза посещал Один Бог да я знает, как отец жестоко избивал меня за то.

И сейчас чуть что, укоряет меня, что я с матерью общаюсь, стариной, мол, заражаюсь. Ревнует или подозревает в чем-то. Как можно ставить за преступление переписку с матерью? Ну где ж тебе до Европы! Варварство дикое – и больше ничего! После каждого моего письма ей следует ужесточение содержания. Как же тут писать? Жива ли хоть она, здорова?

–Жива, жива,– поспешила успокоить тетка.– Привет тебе шлет. Тобою токмо и живет. Люди видные передают, что было ей видение. – Шепот Марьи Алексеевны сливался с шумом дождя. – И тот голос вещал, что Петербурху быть пусту, что уйдет он весь под воду, и отец твой тогда немку свою бросит, а жену законную к себе возьмет. Ну а когда отца пересидишь, взойдешь на престол, тогда, чай, мать уважишь и к себе во дворец заберешь. Так что надо тебе смирно себя вести, отца переждать.

–Красно ты говоришь, тетушка, – горько усмехнулся Алексей. – Наводнения уж были и не один раз, а Питербурх стоит, как и стоял, да еще прирастает. Царь зело серчает на тех, кто каменные домы в Москве строит. Надобно, говорит, в Питербурхе ставить. Силою, лишением службы, налогами заставляет Питербурх ширить. А что касается немки, так уважает он ее безмерно, нужна она ему стала для собственного успокоения. Токмо она может его угомонить, когда он во гневе, унять головную боль. Без нее он не может спокойно уснуть.

–Может она колдовство какое на него навела? – настороженно спросила Марья Алексеевна.

–Насчет колдовства не могу сказать, – ответил Алексей, мысленно удивляясь, сколько еще темноты, невежества сидит в русских умах, – а вот что нашла к нему дорожку и крепко держит его в руках, – сие уж точно. Токмо ты матушке моей об том не говори, пусть тешится своими видениями, коль они помогают ей жить. А вы, тетушка, не удивляйтесь, ежели услышите обо мне пустые слухи.

Марья Алексеевна на мгновение застыла, потом подняла брови, уставилась в него

–Ты чего удумал?

Алексей заколебался, но потом все же сказал:

–Тетушка, вам под великим секретом одной скажу: надумал я уйти от отца и, как вы говорите, в Европе буду пережидать его.

–А ты все продумал, Алеша?

–Все продумал, Марья Алексеевна.

–Ты не рядовой человек, Алешенька, и не иголка в стоге сена, тебя же будут искать по всему белу свету. А найдут, то будут пытать – сей антихрист таков, что на все пойдет, ни перед чем не остановится. Ой, горе-то какое! Сидел бы возле него – чего уж лучше!

–Так ведь он и зовет меня, чтоб уходить тайно, подальше от свидетелей. Верные люди сказывают.

–Да как же так? Сын же ты ему! Ирод! Ну точно Ирод! Антихрист проклятый!

–Какой я ему сын, тетушка? С самого детства из-за матери он меня возненавидел. Все грозою, все криком, все по команде. Сперва думал, что я ему послушным помощником стану в его злодействах, а как увидел, что я его зверств не приемлю, то совсем меня стал считать тайным соперником. Ему и голову не приходит, что человека может что-то другое интересовать, окромя власти и денег.

Стал возить меня по всем полям и весям, думал, что мне понравится походная жизнь с привалами, попойками, развратом. А мне больше по душе книги, раз– мышление, уединение. А ему сие, как кость в горле. Мне нравилась Оля Трубецкая, так он ее быстро выдал за своего преображенца, а меня женил на Шарлотте. Женил и забыл. Кормились ее деньгами да с вотчины. От казны перепадет две-три сотни рублев – и на том спасибо. А приглашает на ассамблеи, даже не приглашает а приказывает, грозит большим штрафом; езжай на всякие увеселения, приличную карету имей, слуг сообразно званию одевай. На какие средства?

Я сперва ездил на те ассамблеи, а они превращаются в застенок, токмо в застенке поднимают на дыбу, а тут водкой мордуют, над людьми изголяются, как хотят. Узнают, что человек боится щекотки – щекочут до смерти; боится змей – змею отыщут и запустят за пазуху; нельзя человеку горчицы – горчицей все измажут и суют в рот насильно.

После каждой такой ассамблеи я несколько дней отходил. А потом плюнул и перестал ездить вовсе. Батюшка злится, а я не еду. «Болен,», –говорю, и пошел вон, ничего он мне в том случае не сделает. Так он стал сам заезжать за мною и с помощью гренадеров грузить меня в карету.