Петр Алексеевич и Алексей Петрович. Исторический роман. Книга первая

Когда не моросило, Алексей отодвигал занавеску на окошке кареты и подолгу смотрел на дорогу. А смотреть было на что. Вдоль дорог тянулись посадки поздних груш, яблок, грецких орехов. Плоды густо и низко висели над землей, и никто их, видимо, не воровал. Царевич даже несколько раз останавливал карету, чтобы полакомиться. Обмыв в небольшом ведре, услужливо поднесенном новоиспеченным денщиком, ели фрукты все вместе, поминая добрых людей, высадивших деревья не ради корысти–какая уж тут корысть– а для путников и красоты. Кругом дубовые рощи, уже светлые, сквозные, но чистые, без валежника, прямоугольники полей с проклюнувшейся озимью, ухоженные хутора с колодцем, с ветряной или водяной мельницей.

Спустя десяток верст, проезжаешь городок с кирпичной островерхой церковью-кирхой, мощеной площадью с клумбой, где уже отцветают астры, георгины, хризантемы и еще другие незнакомые цветы. Тут же красная черепичная крыша ратуши, ряды чистеньких домов с цветочными палисадами. Пивная с нарисованной пенящейся кружкой, медный таз цирюльника над калиткой. Деловито спешат куда-то люди, готовые улыбнуться в любой момент, одетые кто в чем, но все опрятные, уважающие себя и других.

Алексей вспоминал тут же виды родных деревень, и разница била в глаза. Косматые, берестой да соломой крытые избы, почерневшие от дождей, перекошенные, сгорбленные от ветхости, рядом – мусорные завалы, заросли крапивы, лебеды; дворов почти нет, прямо перед дверью, прилаженной кое-как и неизвестно как держащейся, валяется всякое старье, мусор. Лица хмурые, головы лохматые, нечесаные, часто с колтуном; свалявшиеся, кустистые бороды. Глаза только в детстве да в юности добрые и ласковые, светлые да застенчивые, а во хмелю страшные, дикие, словно за жизнь свою пропащую мстить готовые, себя не жалеющие.

Боже мой! Да разве одними указами устранишь сию разницу!? А в городе? На каждой площади вместо клумбы с цветами – виселица да колода-плаха, да две-три спицы с насаженными головами, которые ветер, жара, стужа иссушили до белых костей. Разве так Христос заповедал сеять добро!?

И разве помогут сим ожесточенным душам разговоры о какой-то славе России, о ее великих победах? Нет! Кусочек хлеба, поданный нищему; вид сироты, которого призрели добрые люди; изба, отстроенная старушке всем миром; пусть не куртина, но хотя бы лужок посреди городской площади заместо страшных орудий смерти, примеры доброты и милосердия, взаимопомощи и взаимовыручки – вот что на первых порах может и должно помочь России.

А главное, чтобы плоды труда человеческого хотя бы наполовину принадлежали труднику, чтоб тяжкая работа приносила пользу и радость работнику, чтоб он знал, ради чего трудит руки и спину. Токмо сие возвышает душу, облагораживает ее и стремит вверх.

Ежели когда-нибудь он станет царем, главное, чтоб доволен был черный люд, все остальное приложится. И сие даже не христианская заповедь, а дело государственной важности: оно не может крепко стоять на плечах обездоленного народа, сие написано у Бэкона. А родший мя вытягивает из народа последние соки и ради чего? Рвется к морям, а за двадцать лет по пальцам можно перечесть, сколько построил торговых судов, все военные да военные.

Зато, богач, строит вторую столицу. когда одна уже есть с тысячелетней историей, с полумиллионным населением, токмо обустраивай, облагораживай, расширяй. Нет же, ему хочется прямо со спальни попадать на корабль, ему по сердцу вода, ему противен Кремль, где его чуть не убили, ему не хочется видеть бояр, которых он с детства стережется. Так причем здесь интересы России? Прямо говори: мне так удобнее.

Иностранные послы только руки потирают, наблюдая, как Россия попусту транжирит свои средства, да еще и поощряют: очень умно, очень дальновидно! А ему сие, как бальзам на душу. Не любит родший мя повседневной незаметной черновой работы, ему подавай громкие победы, чтоб сделал – и сразу результат налицо, чтоб салюты, фейерверки, иллюминация, постоянные знаки внимания, особенно со стороны иностранных государств.

Терпеть не любит проволочек, задержек, долгой, затяжной работы, не сулящей немедленной, заметной отдачи. А ведь задержки всегда бывают, и не обязательно по вине людей; так, чтоб разобраться, он спешит лютовать, наказывать, грозит всеми смертными карами. Сколько специалистов дельных понапрасну загубил.

Так в долгих раздумьях бежало время. Путешествие уже становилось приятным. Одна была досада: проедешь два -три дня – новое кюрфюрство или герцогство, новая проверка документов, денежные поборы. Царевич предъявлял документы то на имя Кременецкого, то Кохановского, то капитана Балка, то купца, закупающего провиант для армии. Проверяющие недоверчиво всматривались в благородное лицо Алексея, дорогую одежду, подолгу рассматривали документы, но Кикин сделал свое дело добротно, и к паспортам претензий не было. Ефросинья забивалась в самый дальний угол кареты, укрывалась пледом и выдавала себя за служанку, ежели слишком дотошный таможенник открывал карету и заглядывал вовнутрь. Так незаметно добрались до Вены.