Петр Алексеевич и Алексей Петрович. Исторический роман. Книга первая

Петр поначалу постоянно снимал удобный купеческий дом, а потом и вовсе выкупил его. В отсутствие царя здесь поселялись русские купцы, гости посольства и те, кого царь направлял на учебу, пока они не найдут работу и кров. Свита царя состояла из взвода преображенцев для охраны, секретаря, четырех денщиков, повара, лекаря и часто метрески, то бишь наложницы из молоденьких фрейлин, которых он менял по разу на месяц. Но в последнее время метрески не появлялись ввиду ухудшения здоровья государя. Сие обстоятельство зело портило настроение Петру, однако приходилось мириться, потому как свое здоровье царь ставил намного выше всяких там метресок и связанных с ними удовольствий. Лекарь квартировал в посольстве, мотивируя сие тем, что ему необходимо готовить снадобья в отдельной комнате. Тайная же причина заключалась в том, чтобы быть подалее от бесноватых выходок царя.

Из Амстердама было очень удобно сноситься со всеми монаршими домами Европы, со всеми своими резидентами– так назывались послы – а также со своей собственной столицей Санкт-Питербурхом. Недалеко было и до армии, что квартировала в Мекленбургии – нынешней Польше.

Но бывало несколько недель в году, когда Амстердам казался непригодным для проживания городом. Тогда стояла над ним промозглая, студеная погода с острым, проникающим всюду ветром, раздевающим тебя до нитки. Никакие куртки на меху, никакие тулупы, даже шубы не спасали. Волны гнали серую, свинцовую воду с моря; она заполняла все заливы, все каналы, плескалась у порога многих домов. На людей тогда находила хандра, тоска, ломота, горло душил сухой кашель, сильнее стучало сердце, и чаще случались сердечные приступы.

Петр знал, что сейчас в его любимом Амстердаме именно такая погода и что надо бы поберечь себя – годы давали знать! – и совсем уж собрался домой, но тут дело особой, как он считал, важности, вынудило царя задержаться к собственному неудовольствию и к неудовольствию всей челяди. К тому же надо было добиваться кредита для армии, что стояла неподалеку и уже несколько месяцев не получала жалованья, да и с харчами случались перебои все из-за тех же денег, вернее отсутствия таковых. Все то возбуждало глухое недовольство и ропот среди служивых. А царь пуще всего боялся того ропоту, зная не понаслышке, что это такое еще со времен стрельцов. Все вместе мало способствовало лечению, которым царь занимался почти весь 1716-тый год. Окончательно испортило настроение царю весть об исчезновении царевича Алексея Петровича. Алешка! Стервец! Вот кто сидел занозой в его сердце и не давал спать по ночам.

Конечно, Петр уже через неделю после исчезновения сына понял, что тот сбежал, но все же теплилась надежда, что Алексей по молодечеству решил покутить, поколесить по Европе или же остановиться у какого-нибудь ученого мужа, чтобы поговорить с ним на философические темы. Но прошло более двух месяцев, а сына все нет, как сквозь землю провалился. Значит, все-таки сбежал.

Боже мой! Срам-то какой! Российский царь, армия которого громыхает сапожищами по всей Европе-матушке и наводит страх на европейских политиков, победитель шведского грозного Карлы, вдруг ищет собственного сына, который от него сбежал! В глазах просвещенной Европы, какому надобно быть тирану, чтоб такое могло случиться с наследником престола могущественной страны! Какой позор! Немедленно разыскать уничтожить, разорвать на куски изменника, государственного преступника! Неужто не понимает, обалдуй, что сие есть не семейное дело, а дело державное.

Выходит, напрасно дрожат европейские монархи, не так страшен черт, как его малюют, вон даже сын его не слушается. Кровь закипала в жилах царя при сих мыслях. Он все еще не мог до конца понять, как такое могло случиться, что сие все значит, как сей засранец посмел его – царя и отца – ослушаться. Неужто опять заговор? Ежели так, то сие пострашнее всех прежних заговоров, здесь сам наследник участвует, и надобно признаться, Алексей способен возглавить бунт против собственного отца. Эдакий новоявленный Аввесалом.

Неотвязные мысли лезли и лезли в голову, как ненасытная, неистребимая саранча, и не остановить ее никакими гренадерами у дверей, никаким взводом и даже целой армией. Ничего так не боялся российский божок, как сих проклятых мыслей и долгих, невыносимых в своей протяженности одиноких ночей с их кошмарами и явными до ужаса видениями прошлого. Потому и оттягивал Петр Алексеевич до последней возможности пугающие минуты отхода ко сну, чтобы разом забыться и не видеть ничего до утра.

Вот и ходил маятником по комнате, иногда завистливо поглядывая на своего денщика Ивана Орлова, беззаботно, молодо посапывающего на огромной изразцовой печи. »Хозяин мается, – мрачно раздумывал Петр, – а слуга, как ни в чем не бывало, дрыхнет. Хорошенькое дельце!», хотя сам разрешил прикорнуть денщику.

–Ванька! – тихо, для проверки, позвал царь.

Голова, как заведенная, быстро поднялась.

–Ась, Ваше величество? – сна, как не бывало.

–Я-тте дам «ась». Ты зачем, подлец, спишь? Я тебе прикорнуть позволил несколько минут, а ты что?