Петр Алексеевич и Алексей Петрович. Исторический роман. Книга первая

Неожиданно мысль опять наткнулась на Алексея – сына. Кольнуло в груди, как иглой. Мерзавец! Негодяй! Ишь, что натворил! Отец от него помощи ожидал, а вышла одна вражда. От негодования Петру стало душно, он заворочался под тяжелой шубой. Орлов, заслышав скрип постели, сторожко приподнял голову, ожидая приказаний. Но таких не последовало, царь продолжал беситься в одиночку. Щенок! С кем решил тягаться? Да я тебя…– царь скрипнул зубами, – в порошок, в пыль изотру, по стене размажу. Позорить меня на всю Европу вздумал!? А прикидывался христосиком. Ну, ужо я тебе покажу! – опять ворочался Петр, вздыхал тяжко, пугая обоих денщиков. Ни черта не получилось из Алешки помощника. Да и как могло получиться, ежели с самого начала все пошло сикось-накось.

Сперва была одна досада: самому еще и восемнадцати не было, а уж сын пищит. Да еще и от кого? – от сразу опостылевшей жены с ее церковным смирением, с ее мамками-няньками, обветшалыми теремами, сказками, молитвами беспрестанными, с понятиями, как должно вести себя царице, царю; с ее стремлениями увести его в Берендеево царство старины, с ее ласками – фу!– обязательными, как щи к обеду, да приправленными сверх того всякими условиями: в баню сходи, тщательно помолись, ногти обрежь, благовониями обдай – пока все исполнишь и желание пропадает. Оно, быть может, и правильно, да надобно же время знать, скажи заранее, а не тогда, когда приспичило. Вот Анька Монсиха из Немецкой слободы! Та, стерва, умела такое, что только в книгах писано, что давал читать Лефорт из греческой истории о всяких там гетерах и одалисках. Те без предварительных условий умели выделывать в постели всякие вычуры, хоть и жили полторы тысячи лет назад.

О, как хотелось бежать из тех хором и горниц с их удушливым, спертым воздухом, пропитанным византийским, изощренным коварством, сплетнями и бездельем! Как хотелось на волю, к новым, открытым, радостным лицам, к просторным комнатам, обставленным просто, но удобно; к свежим, необычным мыслям, к неизвестным приборам, инструментам из другого нового мира.

Потом, много позже, он, конечно, понял, что и в сих просторных комнатах тоже много коварства, душевной грязи и подлости, но сие было потом. А тогда…тогда Немецкая слобода казалась чудесным сном из детских сказок, единственно правильным, единственно верным устройством жизни, к чему предстояло идти и идти. А его вновь и вновь тянули в прошлое, к отжившим, как тогда казалось, традициям, обычаям, ведущим свой отсчет со времен Владимира Красно Солнышко или от быта татаро-монгольских мурз.

Посему он и не взлюбил с самого начала Евдокию, а потом и Алешку. Когда к нему принесли в пеленках нечто красное, дрыгающее ножками, пищащее, с закрытыми глазками, Петр почувствовал одну лишь брезгливость и обузу, связывающую его по рукам и ногам. На дворе юного царя ждали Лефорт с Алексашкой Меншиковым, чтобы отправиться на ассамблею в Немецкую слободу, а здесь какие-то пеленки, отцовские обязанности. Нет, никаких семейных обязанностей он на себя возлагать не желал. Есть Немецкая слобода, есть армия, есть флот, стрельцы поганые, то и дело бунтующие и которых надобно вешать и казнить. Есть Анна Монс – великолепная иностранная красавица. Всех прочих к черту!

–Ваше величество, чего желаете? – спросил на всякий случай Орлов, слыша глухое бормотанье под шубой.

Царь не ответил, лень было даже наказывать сего нарушителя, что без разрешения лез с вопросами. Опять душило горло, опять пекло по середке груди. Так происходило почти каждый день с тех пор, как сын пропал. Доктора уговаривали не тревожиться понапрасну, оттого якобы сгущается кровь, начинают болеть внутренние органы. Да как тут не тревожиться?

Нашелся человек, который не убоялся его гнева – уже то одно страшило царя – а там могут найтись и другие. Нет, такого спускать никак нельзя. Вот и не волнуйся после такого! Ездил недавно на знаменитый бельгийский курорт Спа, пил дрянную воду – ничего не помогло. Лекари мяли ему чрево, да в одном месте так надавили, что царь взвыл от боли, в глазах потемнело. Он вскочил, матерился на чем свет стоит, грозил всех перевешать за незнание дела, требовал: делайте, что хотите, но чтоб не было боли.

Боль Петр переносил плохо. Ему дали морфий, и царь понемногу успокоился. Но ведь на морфии много не протянешь, он сам дохтур и знает, что сие такое. Токмо предсмертным больным дают морфий, а ему еще хочется пожить, ох как хочется, несмотря на всю хандру и хвори. Так страстно хочется, что и не передать словами.

Чтобы поскорее вылечиться, Петр стал пить минеральную воду ведрами заместо стаканов. Лекари, прознав про то, схватились за голову, да и сам русский царь почувствовал себя худо. В первый раз оказалось, что быстро и много – сие не всегда хорошо. И опять в своих бедах царь винил сына. Чертов Алешка, убить тебя мало; чтоб ты сгинул раз и навсегда из моей жизни, чтоб не тратить драгоценные капли оставшейся жизни на всякую дрянь.