Петр I

Я осмотрел городские валы и старую крепость, находящуюся внутри теперешних укреплений и городских валов. Высокие стены ее, построенные на старинный лад, не могут служить надежною защитой. Мне указывали место, где русские сделали приступ, когда брали город. Генерал-майору, командовавшему городским гарнизоном, жители ставили в вину его пренебрежение к русским и то, что он не стрелял по ним до тех пор, пока они не подвели траншей под самую крепость. При взятии города комендант Горн оплошал тем, что не рассчитывал, что неприятель пойдет на приступ раньше ночи, и в виду этого распустил на отдых большую часть гарнизона. Но царь приказал штурмовать среди дня, и люди его овладели валами менее чем в час с четвертью. Когда коменданта на его дому уведомили, что русские уже в городе, у него даже не случилось под рукою барабанщика, который мог бы пробить к перемирию. Царь был так разгневан прежними насмешливыми и высокомерными ответами коменданта на его требования сдать город, что, придя к нему, собственноручно избил его по лицу до синяков и велел посадить в острог, где он находился до тех пор, пока его не перевезли в Вологду и затем в Москву. Обрадованный столь быстрым и успешным взятием города, царь приказал щадить жителей; но все же русские солдаты, из рвения и кровожадности, погубили многих, несмотря на то что сам царь делал все, что мог, чтобы помешать кровопролитию, и собственноручно зарубил многих своих людей, ослушавшихся его повеления. Войдя в дом к бургомистру Христиану Гётте, он показал этому последнему свои окровавленные руки и сказал, что то кровь не его <бургомистра> горожан, а собственных его <царя> солдат, которых он убил, застигнув их нарушающими его приказание щадить жителей. Равным образом, увидав в одном месте несколько убитых горожан, царь поднял руки к небу и молвил: «В их крови я неповинен!»

12-го. Я послал к коменданту просить дров, в которых испытывал недостаток. В ответ он велел мне сказать, что не может отпускать мне дрова в большем количестве, чем теперь, до получения на этот предмет дальнейших приказаний, в виду чего я должен был покупать их для своего дома на свой счет. Уже и тут начала проявляться та русская скаредность и мелочность, с которыми впоследствии я хорошо ознакомился.

Во многих случаях мне приходилось убеждаться, что между немецкими и русскими офицерами царит большой разлад: русские следят исподтишка за всеми словами и действиями немцев, ища уличить их в чем-либо неблаговидном, так что здесь немецким офицерам приходится вести себя столь же осторожно, как если бы он жили в Венеции.

Как сказано выше, комендант Нарвы был человек весьма высокомерный и гордый; произведен он в полковники и назначен комендантом, не бывши до того на войне. У него в доме я часто видал, как обер-офицеры и даже майоры не только наливали ему вина и подавали пить, но и служили за его стулом, как если бы были его холопами.

Однажды, гуляя за городом, я зашел на один двор, принадлежащий бургомистру Гётте, который содержит там дубильное заведение для изготовления русской кожи. В Москве способ выделки этой кожи тщательно скрывается от чужестранцев. Однако, насколько я мог осведомиться, русская кожа приобретает свой запах и мягкость от особого «дегтярного масла», получаемого в большом количестве из Пскова. Это самое масло продается в аптеках как внутреннее средство для скота, в предохранение его от заболеваний по весне.

Кладбищем для нарвских жителей служит сад, расположенный неподалеку от вышеупомянутого двора, ибо русские не дозволяют горожанам хоронить покойников ни на церковном дворе, ни в самой церкви; впрочем, в церквах хоронить мертвых не дозволяется и самим русским.

13-го. В Нарву из Пскова и Смоленска прибыло более 20 000 мешков сухарей для солдат; ожидали также около 10 000 малых одноконных крестьянских подвод, имеющих [приказ] следовать за армиею. Достойно удивления, но притом вполне достоверно, что когда в той или другой крепости производятся какие-либо особенные работы или предпринимается поход, окрестным крестьянам за 50 и даже за 150 миль в окружности велят выезжать, каждому с подводою, на работу; при этом за свои труды они ничего другого не получают, кроме хлеба, каковым и довольствуются. Вообще крестьяне, равно как и солдаты, вполне довольны, когда имеют хлеб и чеснок, да порою немного муки, разведенной в горячей воде. Если у крестьянина падет лошадь, сам он все же остается на работе впредь до ее окончания или до смены его другим крестьянином, чего иной раз не случится и в течение целого года. Если умрет крестьянин, то и тогда беда невелика, так как край населен густо, по той причине, что парни вступают в брак 16[-ти], а девушки 14[-ти], иногда и 12[-ти] лет; таким образом, в 50 лет человеку нередко случается видеть своих правнуков, и, когда крестьянин умирает, всегда есть кому заменить его в хозяйстве. <…>