Петр III

Над предупреждением Шверина относительно Шувалова принято потешаться. После переворота Фридрих II с раздражением писал Гольцу: «Лица, на которых смотрели как на заговорщиков, менее всего были замешаны в заговоре. Настоящие заговорщики работали молча и тщательно скрываясь от публики»⁶¹. Однако, может быть, параллельно вызревало два заговора, об одном из которых мы почти ничего не знаем?

В начале мая Фридрих счёл долгом лично объясниться с Петром. «Ваше императорское величество спросите меня, во что я вмешиваюсь, и будете правы, — писал он. — ...Признаюсь, что мне было бы весьма желательно, чтобы вы были уже коронованы, так как эта торжественная церемония внушает сильное почтение народу, привыкшему видеть своих государей коронованными. Скажу откровенно Вашему величеству: я не доверяю русским. Всякая другая нация благословляла бы небо, имея государя, обладающего столь дивными качествами... но сознают ли русские это счастье?» Далее король давал весьма здравые советы, как избежать заговора: «Следует взять в свою свиту всех ненадёжных личностей, могущих злоумышлять против вас... Следует обязать всех иностранных министров сопровождать Ваше величество [в поход]; этим путём можно отвлечь из России все семена возмущения и интриг»⁶².

Пётр ответил 15 мая, что короноваться он не может, поскольку спешит на войну⁶³. Впрочем, с легкомыслием император всегда сочетал подозрительность. Поэтому при встрече сказал Шувалову: «Прусский король мне пишет, что ни один из подозрительных мне людей не должен оставаться в Петербурге в моё отсутствие». Вслед за чем прислал к Ивану Ивановичу приказ следовать за ним в армию волонтёром64.

«Да здравствует царко Пётр Фёдорович!»

В самом начале 1762 года герцог Шуазель из Парижа советовал французскому послу вести себя с Петром III «как с больным ребёнком, стараясь ничем не раздражать его». Судя по письмам, именно так держался по отношению к корреспонденту Фридрих II. Только потакая императору, можно было чего-то добиться. Заверения в самой чистосердечной дружбе соединялись с потоками лести.

«В то время как меня преследует вся Европа, в вас нахожу я друга, — писал он 20 марта, — нахожу в вас государя, у которого сердце истинно немецкое, который не хочет способствовать тому, чтобы Германия была отдана в рабство Австрийскому дому и который протягивает мне руку помощи, когда я нахожусь почти без средств»⁶⁵.

Первые шаги были очень осторожными. Фридрих нащупывал почву. 6 февраля он писал: «Никто, как я, не хочет установить между двумя государствами старинное доброе согласие, нарушенное усилиями моих врагов, что выгодно только для посторонних»⁶⁶. Многозначительные слова. Они как бы вводили Петра III в круг «своих», немецких государей, оставив за бортом общих врагов — Австрию и Францию. 15 февраля Пётр ответил, что жаждет установить «союз дружбы, давно уже соединивший нас двоих и долженствующий вскоре соединить наши народы»⁶⁷.

Король тут же поймал брошенный волан и сообщил 3 марта, что желал бы преподнести молодому монарху прусский орден Чёрного Орла, которым некогда владела императрица Елизавета. То была тайная мечта Петра, а угадывать желания будущего союзника на полгода стало главным занятием короля. «Ещё раньше воцарения Вашего императорского величества я был многим обязан вам... Кто совершает поступки столь благородные и столь редкие... должен ожидать выражения удивления... Да будет ваше правление продолжительно и счастливо!»⁶⁸

Прочитав подобные слова, Пётр смутился. Со всем тщеславием и бахвальством он был простым малым. «Ваше величество желаете насмехаться надо мной, расхваливая так моё царствование», — отвечал он 15 марта и заверил, что считает корреспондента «одним из величайших в свете героев»⁶⁹.

Но Фридрих знал: лести не бывает много. «Вы подаёте пример добродетели всем властителям, что должно привязать к вам сердца всех честных людей, — настаивал он 23 марта. — ...Я потерял за эту войну 120 генералов, 14 генералов в плену у австрийцев; в результате наше положение ужасно. Я мог бы прийти в полное отчаяние от него, но я нахожу верного друга в лице великого, одного из самых великих государей Европы, который чувства чести предпочитает всяким соображениям политики. Ах, не считайте странным, Ваше величество, что все мои упования на вас»⁷⁰.

Другой чувствительной ноткой, на которую откликалось сердце Петра, были прямота и искренность. «Я чрезвычайно счастлив, что Гольц удостоился вашего одобрения, — рассуждал Фридрих 4 апреля, — я ручаюсь за него как за честного человека... Я горько упрекал бы себя, если бы послал к вашему двору кого-нибудь, чтобы двоедушничать... Перед отъездом Гольца я сказал ему: “Не пускайте в ход ни хитростей, ни каверз; обращайтесь прямо к императору, пусть искренность и правдивость единственно руководят вами. Государь этот — тот же я; такой счастливый союз не должен быть осквернён двоедушием и тайными происками”»⁷¹.