Петр Ильич Чайковский. Патетическая симфония

И вот в споре о том, кто двадцать лет тому назад был виноват в неудавшейся финальной позе, они присоединились к остальным гостям.

Чайковский, фаворит лондонского сезона и почетный доктор Кембриджского университета, стремился как можно быстрее вернуться в Россию. На вокзале в Санкт-Петербурге его встретили Владимир и старина Модест с серьезными лицами.

— Много грустного произошло в твое отсутствие, мой бедный Пьер, — сообщил Модест.

Умер Карл Альбрехт, друг юности, правая рука Николая Рубинштейна, умелец и философ. Умер и Шиловский, Константин Шиловский, с которым вместе Петр Ильич во времена давно минувшие и канувшие в бездну прошлого совершил многочисленные поездки по Европе и в обществе которого он даже иногда испытывал нечто, похожее на счастье.

Петр Ильич, проливший так много слез в разных городах мира, не заплакал, услышав эти новости. Он ничего не сказал, даже не поинтересовался обстоятельствами кончины друзей. Его широко открытые синие глаза обрели какой-то странный, холодный, почти торжествующий блеск.

— А Апухтин тоже умер? — только и спросил он.

— Пока нет, — ответил Модест. — Но дело к этому идет.

Петр Ильич промолчал. Неожиданным резким движением он схватил юного Владимира за руку.

— А как у тебя дела, душа моя? — спросил он хриплым голосом, склоняя свое большое постаревшее лицо к узкому юному лицу любимого племянника. Владимир явно испугался хриплого голоса знаменитого дядюшки.

— Спасибо, — быстро ответил он и продолжал с наигранной беспечностью: — Я как раз вчера сдал очередной дурацкий экзамен… Это, конечно, пустяк — я постоянно сдаю какие-то экзамены… Но под этим предлогом можно было бы сегодня вечером немного покутить — Лютке и Буксгевден тоже хотели бы к нам присоединиться…

— Я немедленно еду в Клин, — решительно возразил Петр Ильич, непреклонно глядя в любимое лицо блестящими глазами. — Сейчас я должен работать.

К приезду хозяина Алексей приукрасил скромный дом на окраине Клина: забор сиял свежей краской, над входной дверью красовалась широкая и пестрая гирлянда из цветов с надписью: «Добро пожаловать, господин доктор!».

— Как прелестно ты это придумал, старина Алексей! — хвалил его Чайковский, широко раскрытые глаза которого, казалось, ничего не видели.

— И как там твоя жена, по ту сторону? — неожиданно, уже позднее, за ужином, спросил Петр Ильич своего многолетнего слугу и друга.

Верный слуга сначала побледнел, потом покраснел.

— Что вы, барин! — наконец выговорил он. — Петр Ильич! Как вы можете такое говорить! Не нужно брать на себя такой грех. Откуда нам знать, где сейчас моя покойная Наталия? Я уверен, что она в раю, ведь она была доброй женой и много настрадалась со своей чахоткой. Но откуда нам знать…

Петр Ильич, сидя за столом с салфеткой на коленях перед полным бокалом вина, произнес с мрачной иронией:

— Тебе то место, где сейчас твоя Наталия, кажется чужим и далеким, дорогой Алексей? А мне нет. Там уже собралось так много моих друзей. Благодаря им чужбина уже не кажется чужой. Я там уже как у себя дома. Там, где наши друзья, там и наш дом…

У него была жутковатая манера посмеиваться над собой. С обиженным лицом слуга удалился.

Вечером, перед сном, хозяин еще сказал ему:

— Я теперь из этого прекрасного дома ни ногой, пока не закончу симфонию. Пока последнюю симфонию не закончу — слышишь, Алексей?

— Конечно, слышу, Петр Ильич, — ответил верный слуга.

Петр Ильич работал. Перед ним был портрет Владимира, любимое лицо. Дни он проводил за роялем, а вечера, такие же одинокие, как и дни, — расхаживая по комнате, раскрывая книгу, записывая пару строчек, задумываясь, насвистывая и декламируя себе под нос.

Поздняя весна переросла в знойное лето. В Клину было очень жарко. Петр Ильич не покидал города и редко выходил из дома. Симфония росла.

— Барину нужно бы немного отвлечься. — уговаривал его заботливый Алексей. — Может быть, молодому Владимиру стоит нас навестить?

Но барину не хотелось ни отвлекаться, ни принимать гостей, даже Владимира, чей портрет вдохновлял его работу и чей эфемерный образ ежедневно сопровождал его отход ко сну. Зазывая и маня, любимый образ с чертами матушки парил над узким железным каркасом его кровати. «Идем со мной!» — все настойчивее звал знакомый голос. Тогда Петр Ильич отвечал: «Скоро! Скоро все закончится. Еще несколько недель, и работа будет завершена, истина моей несчастной жизни выявлена. Подожди еще немного, радость моя! Еще чуть-чуть терпения, драгоценная матушка!»