Петр Ильич Чайковский. Патетическая симфония

Пышная дама в накрахмаленной розовой балетной юбочке и в серебряном цилиндре на белокурых кудрях танцевала на спине белой лошади, которая, тоже пританцовывая, двигалась по манежу. Дама рассылала воздушные поцелуи и выкрикивала что-то по-английски писклявым голосом, не то от восторга, не то от страха. Рядом с ней бежал толстый клоун, на круглой и белой как мел физиономии которого красовался огромный лиловый нос. Было не совсем ясно, пытается ли он убежать от белой лошади или, наоборот, подгоняет ее. Как бы то ни было, вел он себя самым потешным образом, постоянно падал и норовил потерять свои широкие красные штаны, что вызывало особенно громкий смех. С верхнего яруса доносились неуместные шутки, в то время как клоун, скривив свой размалеванный рот в нахально-кокетливой ухмылке, запутался в своих подтяжках, споткнулся и, к бурному восторгу верхнего яруса, чуть не остался без своих подозрительно болтающихся штанов, которые в последний момент все-таки сумел подхватить.

После наездницы выступали дрессированные медведи, потом трое канатоходцев в белых трико, потом укротительница львов, одетая в клетчатую юбочку, как шотландский солдат. Она то и дело стреляла в воздух из огромного револьвера и издавала оглушительные вопли, намного более устрашающие, чем приглушенное рычание зверей. Затем последовал большой номер с лошадьми, а в заставках — клоуны. Петр Ильич получил огромное удовольствие. Он от души смеялся над клоунами, переживал за канатоходцев, демонстрирующих опасные трюки, и восхищался неуклюжей сноровкой танцующего медведя. Больше всего он восторгался публикой, ее энтузиазмом и забавными выкриками. «Как здесь славно, — думал Петр Ильич. — Вот теперь я рад, что приехал в Париж». Он забыл и о светских дамах, и о досадной критике, и о «Могучей кучке». В антракте он выпил в буфете несколько рюмок коньяку. Шум и толкотня нисколько не раздражали, даже скорее успокаивали его. Он наблюдал за многодетными отцами, возглавляющими целый полк мальчиков и девочек, в постоянном беспокойстве, что их подопечные разбегутся и набезобразничают; за кокотками, бросающими томные взгляды из-под цветастых шляпок; за щеголями с окраинных бульваров, которых узнаешь по напомаженным черным усикам, слишком узким бедрам, слишком высоким накрахмаленным воротничкам, слишком остроносым туфлям. Ему здесь нравилось все: парижский жаргон, стремительная, остроумная речь, звонкий смех. Здесь он был счастлив.

Он обратил внимание на очень хорошенькую девушку и только потом на юношу, с которым она беседовала. У девушки было бледное, напряженное, удивительно миловидное лицо и продолговатые, темные, страстные глаза. На ней было плотно облегающее фигуру, очень простое платье черного шелка, подчеркивающее высокую молодую грудь. Сзади юбка была, согласно моде, пышно присобрана. Юноша, с которым она беседовала, стоял спиной к Петру Ильичу. У него были мягкие, матовые, белокурые волосы, коротко выстриженные на затылке. Юноша был без пальто, в приталенном костюме из английской ткани в крупную клетку, довольно сильно поношенном, но не лишенном сдержанной элегантности. Девушка рассмеялась так, что серебристое эхо раскатилось по всему фойе. При этом она откинула назад голову, и бледное лицо ее с обведенным темной помадой широким ртом и продолговатыми глазами в резком свете газовых ламп казалось беззащитным, милым и трогательно напряженным, несмотря на всю веселость. Юноша откликнулся совсем другим смехом, шероховатым, нежным и немного надменным. Этот смех о чем-то напомнил Петру Ильичу. Он на пару секунд закрыл глаза, чтобы прислушаться к себе, вспомнить, где он мог слышать этот смех. Когда он снова открыл глаза, юноша успел обнять свою прелестную спутницу, и, тесно прижавшись друг к другу, непрерывно болтая и смеясь, они пробирались сквозь толпу к выходу.

Петр Ильич почувствовал: «Я должен идти за ними. Я должен пройти за ними весь бульвар Клиши. Я должен за ними наблюдать, как они смеются и уверенно шагают сквозь толпу, оба такие молодые. Мне непременно нужно вспомнить, откуда мне так знаком смех этого юноши».

Он бросился к гардеробной, в спешке потребовал свою шубу, дал излишне много чаевых и, небрежно набросив шубу на плечи, побежал к выходу. На бегу он размышлял: «Догоню ли я их? А вдруг они уже пропали из виду?»