Петр Ильич Чайковский. Патетическая симфония

Его морская поездка продолжалась. Море успокоилось, «Бретань» не пошла ко дну. Несколько дней спустя судно достигло порта города Нью-Йорка. На борт французского парохода прибыло множество дам и господ, встречающих композитора Чайковского, слава которого вышла как за пределы старого континента, так и за пределы уходящего столетия. Президент Нью-Йоркского мюзик-холла господин Морис Рено от имени музыкальной Америки приветствовал композитора на территории Соединенных Штатов. Хорошенькая, стройная и изящная госпожа Рено, выступая в качестве представительницы дамского клуба, вручила ему огромный букет алых роз. Журналисты поинтересовались, каково первое впечатление госпожи Чайковской от Америки. Петр Ильич заверил их, что никакой госпожи Чайковской с ним нет, и на лицах журналистов появилось некоторое разочарование. Супруги Рено уже влекли Петра Ильича к экипажу, который доставил его в гостиницу «Нормандия». Он был в восторге от своих апартаментов, особенно от ванной с уборной и большим настенным зеркалом.

Молодая, полная сил и стремительно развивающаяся страна с восторженным интересом принимает у себя европейских знаменитостей, представителей позднего классицизма, загадочных гигантов. Назойливая, жаждущая сенсаций, наивная и бестактная пресса с жадностью набрасывается на личную жизнь знатных гостей. Кто этот Петр Ильич Чайковский? Что можно о нем рассказать? Здесь его произведения пользуются успехом, и Петр Ильич должен признать, что в Нью-Йорке его музыку знают лучше и любят более искренне, чем в Париже, Берлине или Вене. Но теперь от него ждут фактов, анекдотов, приключений — пикантного, трогательного и забавного из его жизни. Портрет Чайковского, стареющего, с округлой седой бородой, высоким лбом и безвольным ртом, украшает первые страницы ежедневных газет. Теперь от запечатленного на портрете композитора требуют текстов к фотографиям: журналисты осаждают гостиницу «Нормандия». Впечатленные и разочарованные одновременно, журналисты вынуждены сдать позиции — им не подобраться к этой завуалированной жизни, от которой так веет тоской. Разочарованные журналисты решают: у этого знаменитого гостя нет трагического прошлого, ничего сенсационного от него не дождешься. Они отступают в направлении Бродвея, не имея ни малейшего представления о том постоянном напряжении, в котором проходит эта на первый взгляд монотонная жизнь, ничего не зная о ее трагических законах, о ее внутреннем размахе. Между прочим, незнание и непонимание вполне можно назвать взаимными: Петру Ильичу, имеющему достаточно абстрактное представление о стране, в которой он гостит, настолько же плохо понятны ее пафос, ее героизм, ее могучая притягательная сила и новое мировосприятие, насколько бродвейским журналистам плохо понятна духовная и человеческая сущность русского композитора.

Нью-Йорк увлекает Петра Ильича в свой круговорот, чествует его, осыпает его знаками внимания, оглушает шумом, обезоруживает бесцеремонной нежностью и безграничным гостеприимством, которое, несмотря на различия в обычаях, по своему размаху может сравниться только с русско-азиатским. У почетного гостя на отдых остается не более часа, и это драгоценное время одиночества он проводит в слезах в гостинице «Нормандия». Он плачет от изнеможения, от тоски по дому и от безысходности, поскольку феномен его собственной славы не перестает удивлять и пугать его — он ему отвратителен и в то же время лестен и, к его собственному недоумению, временами приносит ему истинную радость.

В его жизни, с устрашающим ускорением приближающейся к последнему, туманному и загадочно манящему рубежу, пребывание в Америке становится грандиозной и в то же время комичной интермедией. По ночам, возвращаясь в гостиницу после утомительных празднований и чествований, он пытается собраться с мыслями, чтобы в письме Модесту или Владимиру подробно и живо описать свои впечатления, однако в усталой голове его царит беспорядочная неразбериха… Господин Рено давал большой праздничный ужин. С половины восьмого до одиннадцати застольничали. Всем мужчинам подарили ландыши, а всем дамам — розы. Такого никогда не бывало ни в одном, даже самом лучшем доме Москвы или Петербурга! Кроме того, к каждому прибору прилагалась фотография композитора Чайковского, в честь которого и была организована вся эта роскошная трапеза. С мороженым подали сахарные плитки, на которых красивым почерком были выгравированы мотивы из произведений Чайковского, — прелестный сюрприз как для самого композитора, так и для гостей…